Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

в том, что исполнение обязанности по истечении давности имеет юридическую силу. А это свидетельствует о признании права и после истечения исковой давности. Поэтому, продолжал Черепахин, имущество по истечении исковой давности не может перейти в собственность государства как бесхозяйное. Многие горячие головы, в том числе и ваш покорный слуга (повинную голову меч не сечет!), оспаривали эту точку зрения со ссылкой на ставшее хрестоматийным высказывание В. И. Ленина в «Государстве и революции»: «Право есть ничто без аппарата, способного принуждать к соблюдению норм права». А тут еще подоспела брошюра Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», которая вроде бы тоже говорила в пользу того, что право, лишенное исковой защиты, не сохраняется. Черепахин тактично, но твердо защищался, указывая на то, что высказывание Ленина, относящееся к правовой системе в целом, нельзя абсолютизировать и механически распространять на конкретные ситуации, связанные с пропуском истцом исковой давности. К тому же, замечал Черепахин, причем еще до принятия Основ гражданского законодательства 1961 года, признание права является одним из способов его защиты. А в данном случае признание права налицо.

Сейчас я все более склоняюсь к точке зрения Черепахина, хотя пятьдесят с лишним лет назад по молодости (уж больно был горяч, по Роберту Бернсу) ее отвергал. Ныне в развитие и подкрепление позиции Черепахина можно сослаться и на то, что в соответствии с принципом равенства сторон в гражданских правоотношениях и принципом равенства защиты всех форм собственности на последствия истечения исковой давности в отношениях между юридическими лицами (независимо от форм собственности, на которых они основаны) распространяются установленные законом общие правила. А это придает аргументации Черепахина, в свое время по достоинству не оцененной, еще большую весомость.

Наконец, высокая гражданственность Черепахина проявилась и в таком остром вопросе, как классификация способов приобретения права собственности. Борис Борисович при разграничении первоначальных и производных способов приобретения права собственности отказался от критерия воли как шаткого и ненадежного и предложил взамен него критерий правопреемства как юридически куда более точный. Опираясь на него, Черепахин вопреки едва ли не безраздельно господствовавшему мнению отнес национализацию, конфискацию и реквизицию не к первоначальным, а к производным способам приобретения права собственности, доказывая, что при всех этих способах правопреемство в тех или иных пределах имеет место. Ныне эта точка зрения получила признание в новейших законодательных актах о праве собственности и в новом Гражданском кодексе Российской Федерации, поскольку изъятие в собственность государства на основании закона имущества, находящегося в частной собственности, возможно лишь при условии возмещения собственнику убытков, причем споры об их возмещении разрешаются судом[100].

Итак, можно констатировать, что всем своим творчеством Черепахин, по существу, полемизировал с известным тезисом, согласно которому в области хозяйства мы ничего частного не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное. Наоборот, он был за то, чтобы государство выступало на равных с другими участниками гражданских правоотношений, а случаи вмешательства государства в частноправовые отношения, в гражданские дела были ограничены и четко определялись в законе.

Полемизируя с А. Г. Гойхбаргом, который делал вывод об отказе современных законодателей от принципиального деления права на частное и публичное, Черепахин писал: «Гойхбарг совершенно неправильно ставит вопрос: он очевидно полагает, что юристы относят те или иные отношения к частному праву тогда, когда находят желательным оградить их от вмешательства государства, предоставив частному усмотрению. Таким образом имеют возможность ставить вопрос только лица, занимающиеся правотворчеством, или же подходящие к тем или иным правовым институтам, с правно-политической точки зрения, при создании или обдумывании тех или иных правовых норм.

В стадии применения и догматического изучения действующего права вопрос ставится совершенно в иной плоскости – те или иные отношения причисляются к частному, а не к публичному праву не потому, что юристы желают изъять их из сферы публичного права, централизованного правового регулирования, но именно потому, что эти отношения, под влиянием экономических и других факторов, объективным правопорядком уже отданы на произвольное усмотрение заинтересованных частных лиц.

Таким образом, в этом вопросе все сводится к констатированию и раскрытию сущего, а не к созданию желаемого. Должна быть построена теория, которая бы передавала, отражала действительность, а не переиначивала или приспособляла ее. От желаний и симпатий здесь ровно ничего не зависит, если подходить к вопросу без предвзятых мыслей»[101].

Нетрудно понять, что, формулируя эти положения, Черепахин метил не столько в Гойхбарга, сколько в кое-кого значительно повыше. Заметим также, что Черепахин куда ближе здесь к материалистической философии, чем те, кто ее на словах исповедовал.

Любопытно, что печально-знаменитый призыв: в области хозяйства мы ничего частного не признаем, для нас все в области хозяйств есть публично-правовое, а не частное, был выдвинут как раз в тот период, когда партия устами того же В. И. Ленина продекларировала отказ от политики военного коммунизма – она привела страну к краху – и переход к нэпу – он означал допуск частного капитала в экономику и поначалу его предполагалось ввести всерьез и надолго. А это в переводе на юридический язык – не что иное, как взаимодействие в правовом регулировании экономических отношений публичных и частно-правовых начал. Правда, уже через год было заявлено, что больше мы отступать не будем, что не помешало и после этого стремиться к заключению выгодных концессионных соглашений. Метанья и шараханья наблюдались и ранее. Напомним о попытках внедрить прямой продуктообмен, который вылился в обыкновенную куплю-продажу. К сожалению, непоследовательность в социально-экономической политике имеет место и в наши дни.

Многие ученые признаются в том, что для них остается загадкой, почему разгром школы хозяйственного права с отлучением ее сторонников от научно-педагогической деятельности, а иногда и с их изоляцией от общества на длительный срок, а то и с их умерщвлением произошел именно тогда, когда централизация в управлении страной, в том числе и в области экономики достигла апогея, и, казалось, они могут торжествовать победу, поскольку был претворен в жизнь печально-знаменитый призыв: для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное. Попробуем разрубить этот гордиев узел. Начнем с того, что этот призыв прозвучал в период, когда страна от политики военного коммунизма перешла к нэпу. А это само по себе находилось в известном противоречии с провозглашенным призывом, поскольку переход к нэпу означал не что иное, как допущение частного капитала в экономику, т. е. признание того, что далеко не все в области хозяйства является публично-правовым. Пришлось дать частному капиталу, в том числе и иностранному, известные гарантии того, что им, при условии соблюдения законов советской власти, будет обеспечена