Советская элита от Ленина до Горбачева. Центральный Комитет и его члены, 1917-1991 гг. - Эван Модсли

операций членов элиты, и движущей силой этого процесса являлась правящая группа, которая, по словами Егора Гайдара, желала «превратить похороны старого общественного порядка в рождение нового, также основанного на власти номенклатуры»[795]. Комсомольская экономика, например, не была уникальным советским изобретением, нечто подобное появилось также в нескольких других коммунистических странах, где партийные элиты искали способы защиты своего будущего в новой, менее предсказуемой обстановке[796]. Предпринимались аналогичные усилия по «вовлечению предприятий и учреждений, принадлежавших партии, и денежных резервов в экономическую деятельность за рубежом», и даже, как предполагает один из членов Секретариата, по созданию «невидимой» партийной экономики, доступ к которой имел очень ограниченный круг лиц, определяемый генеральным секретарём и его заместителем[797]. Действия подобного рода приобрели широкие масштабы к 1991 г., отражая как потребности партии в увеличении собственных доходов, так и желание её ведущих членов обезопасить собственное будущее. Специальным постановлением Политбюро был разрешено создание «партийных фирм и предприятий» на региональном и республиканском уровнях, а также позволено местным партийным организациям инвестировать в коммерческие предприятия имущество, находившееся в их распоряжении. Между тем партия учредила централизованный фонд для финансирования наиболее многообещающих предложений региональных и республиканских партийных комитетов. Эти предложения могли касаться создания малых или совместных с иностранными партнёрами предприятий, для поддержки которых партия могла из этого фонда предоставлять ссуды на выгодных условиях под низкий процент[798].

Возникновение в конце 1980-х гг. полностью оперившейся к тому времени частной собственности создало новую базу для происходивших в стране изменений. Открывшийся доступ к обладанию частной собственностью позволял советской элите обезопасить своё положение, в то время как будущее самого режима становилось все менее надёжным. Многим её представителям владение имуществом, бизнесами и банками позволяло надеяться на сохранение выгодных позиций в совершенно новых условиях. Таким образом происходил переход от обладания властью к владению собственностью, или, как это сформулировал экономист Григорий Явлинский, «…конвертирование власти, принадлежавшей старой партийной номенклатуре, в реальную собственность, которая затем вновь конвертировалась в почти неограниченную власть»[799].

Результатом всего этого стала, по выражению советника Горбачёва, «революция вторых секретарей» или, как её ещё называли, «революция депутатов», но она не являлась революцией в классическом смысле этого слова[800]. Для венгров всё происходившее тогда точнее всего описывалось термином «метаморфозы власти»: это не переход от одной системы к другой, но лишь разрешение внутрисистемного кризиса и восстановление авторитарной власти. Иные же полагали, что имела место замена одной системы эксплуатации другой, причём обе могли быть названы капитализмом[801]. Во всяком случае в этой «революции» не было какого либо драматического Wendepunkt, сопоставимого по масштабам с разрушением Берлинской стены в ноябре 1989 г. или казнью Н. Чаушеску. Референдум, проведённый в марте 1991 г., подтвердил популярность в народе идеи сохранения СССР как «обновлённой федерации». Не было серьёзного народного сопротивления попытке августовского (1991 г.) путча, ещё меньшей поддержкой пользовалось торопливое решение о роспуске СССР в декабре того же года. Последнее представляло собой определённого рода «пакт элит», осуществлённый российским президентом Борисом Ельциным, который плохо осознавал происходящее (по воспоминаниям некоторых участников, он был «настолько пьян, что даже выпал из кресла»). Впрочем, он и ранее считался приверженцем идеи роспуска Союза[802].

Кризис в СССР развивался продолжительное время и носил более системный характер, что выражалось в падении темпов экономического роста и расширении пропасти, разделявшей общество и правящий режим в течение нескольких десятилетий. Этот кризис продолжался и после декабря 1991 г., что особенно наглядно проявилось в длительной конфронтации между президентом Ельциным и оставшимся преимущественно коммунистическим парламентом. Безусловно, кризис продолжился, учитывая непрерывное падение экономики, недостаток доверия населения к посткоммунистическим институтам и не прекращавшиеся споры вокруг Конституции в связи с тем, что она была принята в декабре 1993 г. после расстрела из танков непокорного парламента.

Двойственный характер изменений режима в России сопровождался лишь частичной сменой правящих элит. Поначалу президент Ельцин был вынужден назначить в своё правительство министров, карьера которых не связана с администрацией Горбачёва. В результате у него остался весьма ограниченный выбор кандидатов на места в его первом правительстве, в котором вследствие этого доминировали политически малоопытные учёные, очень скоро убедившиеся в том, что «опыт управления научными лабораториями нельзя считать подготовкой к управлению страной или её регионами»[803]. Менее заметные перемены произошли в администрации президента, которая расположилась в тех же зданиях и пользовалась теми же средствами, что и свергнутый партийный аппарат[804]. Ещё меньше перемен наблюдалось в регионах, где местные первые секретари партийных комитетов сумели сохранить свои лидирующие позиции и в большинстве случаев узаконили свою власть посредством выборов, за голосованием на которых надзирали опытные политтехнологи, знавшие, как это делается, независимо от их идеологии или прошлой карьеры. На самом деле, учитывая монополию КПСС на власть, длившуюся до конца 1980-х гг., и отсутствие религиозных, профсоюзных, деловых и иных конкурирующих с нею элит, в тот момент было сложно отыскать источники пополнения посткоммунистического руководства. Поэтому после кризиса конца 1993 г. и шокирующих результатов последовавших за ним выборов, Ельцин был вынужден проводить более сбалансированный подбор руководящих кадров, покончив с «антигорбачёвской кадровой блокадой», сопровождавшей первые годы пребывания его у власти, и оставив лишь малое число интеллектуалов-реформаторов, занимавших ранее самые влиятельные посты в правительстве и его собственной администрации[805].

В результате к концу 1990-х гг. в стране образовалась сложная смесь нового и старого. Наиболее значительными фигурами в российской посткоммунистической политике зачастую были прежние члены горбачёвской номенклатуры. В то же время их взгляды и принадлежность к тем или иным группам изменились, а их положение теперь зависело от народного выбора, а не от исполнения указаний единственной партии. Наряду с этим правительство было подотчётно президенту, а не избранному народом парламенту, и существовало очень мало механизмов, с помощью которых можно было заставить президента и отдельных министров считаться с мнением рядовых россиян, не согласных с их действиями. Пример тому — чеченская война в 1994–1996 гг. Россияне меньше, чем народы других посткоммунистических стран, были удовлетворены теми свободами, которые они обрели, и мало кто из них считал, что они в состоянии сильнее, чем прежде, влиять на деятельность правительства, выступавшего от их имени. Напротив, очень многие полагали, что их возможности влиять на власть сократились[806]. В то же время интересы элиты сместились от власти в сторону обладания собственностью, и хотя власть не потеряла для неё своего значения, но это скорее касалось не политической власти, а судебной, защищавшей процесс приватизации государственных активов, который, по