Рядом со Сталиным - Валентин Михайлович Бережков

меня не покидало ощущение, что они живы. Я полагал, что если это так, то они должны были узнать обо мне из моих статей, нередко публиковавшихся в западной прессе, а также по книгам, многие из которых вышли за рубежом и рецензировались в периодической печати. Могли они увидеть меня и на телеэкранах в Англии, США, Германии, Франции и других странах. Почему же они никак не обнаруживают себя? Видимо, считают, что в условиях «холодной войны» и жестокой конфронтации лучше не общаться друг с другом, особенно в связи с моей работой вблизи Сталина. То, что мои родители могут быть живы, подтверждалось не только намерением Берии расследовать мое дело, но и тем, что с 1945 по 1954 год меня не выпускали за границу, а после моих командировок по личной рекомендации Молотова в Вену, Женеву и США в 1954–1955 годах отдел загранкадров ЦК КПСС снова закрыл мне путь на Запад и лишь изредка, по настоянию Микояна, приоткрывал для меня «железный занавес».

Между тем до меня время от времени доходили какие-то еле различимые сигналы, которые я воспринимал как весточки от родителей. Во время первой за десять лет поездки по Соединенным Штатам в 1955 году семерки советских писателей и журналистов, во главе с Борисом Полевым, каждый из них получал от американцев множество сувениров: книг, брошюр, открыток, путеводителей. Я не сразу обратил внимание на то, что среди альбомов о Калифорнии, доставленных мне в номер гостиницы «Амбасадор» Лос-Анджелесе, оказался томик немецкого писателя Карла Мая «Винетоу» — любимой книги моего детства об американских индейцах. Только позже я стал задавать себе вопрос: кто, как не самый близкий человек, мог послать мне эту книгу? А уже совсем недавно я узнал, что тогда мои мать и отец ежедневно приходили к отелю «Амбасадор», чтобы, затерявшись в толпе, неизменно окружавшей «красных журналистов», и надев черные очки — иначе я мог бы их узнать, — посмотреть, как их сын со своими коллегами садится в огромный лимузин. Что они при этом чувствовали, видя меня совсем рядом и страшась обнаружить себя!

Спустя несколько лет среди множества писем зарубежных читателей «Нового времени» оказалось письмо из Швейцарии от некой г-жи Нор. Она просила прислать ей кишу д-ра Каминского о физиатрических методах лечения. Я тут же вспомнил, что в 20-х годах Каминский был нашим семейным врачом. Именно он лечил меня в детстве с помощью водных процедур. Почему же какая-то дама из Швейцарии обратилась именно ко мне с подобной просьбой? Обратный адрес на конверте был: Луиза Перельс, женевский санаторий. Через нее меня просили послать книгу Каминского. Я выполнил эту просьбу, очень меня заинтриговавшую.

Прошло еще несколько лет, и снова из Женевы пришло письмо с тем же обратным адресом. На этот раз г-жа Нор, не называя меня по имени, приводила в своем письме множество эпизодов из моего детства. Их могла знать только моя мать. Находясь в 1966 году в командировке в Германии, я впервые решил отправить в Женеву письмо, в котором спрашивал г-жу Нор, откуда ей известны все эти подробности. Я просил ее также сообщить мне, знает ли она что-либо о моих родителях.

Очередное письмо, которое пришло спустя два года, содержало еще больше подробностей из тех далеких лет, но ответа на мои вопросы не было. Вскользь лишь упоминалось о намерении г-жи Нор провести лето 1969 года в Швейцарии и что ей можно по-прежнему писать по известному мне адресу.

В связи с предстоявшим в 1970 году 100-летием со дня рождения В. И. Ленина Союз журналистов СССР организовал несколько экскурсий в Швейцарию для посещения тех мест, где перед революцией 1917 года Ленин находился в эмиграции. В одну из таких групп записались и мы с женой.

Оказавшись в Женеве в начале лета 1969 года, мы при первой же возможности отправились в санаторий к Луизе Перельс, очень милой даме, с которой я мог разговаривать по-немецки. Она сказала, что г-жа Нор регулярно заходит к ней за почтой. Оставив Луизе адрес нашей гостиницы и попросив ее сообщить о нашем визите г-же Нор, мы присоединились к нашей группе и отправились по «ленинским местам».

На следующее утро, выйдя сразу после завтрака на улицу, мы встретили рядом со входом в гостиницу элегантно одетую, совершенно седую даму, в которой я не сразу узнал свою мать: 30 лет разлуки сильно изменили ее внешность. Встреча наша была очень эмоциональной, и некоторое время мы даже не могли разговаривать. Отправились все трое в какое-то кафе, где наконец обрели дар речи. Мама рассказала, что отец умер в конце 50-х годов, что сестра моя пропала без вести во время оккупации. Мама за прошедшие годы окончила специальные курсы и работала врачом-косметологом. Теперь на пенсии, и хотя не имеет солидного состояния, все же располагает средствами, позволяющими путешествовать, что стало ее страстью.

Мне было как-то неловко расспрашивать ее, почему она носит имя Нор, — полагал, что, возможно, она вышла замуж после смерти отца. Обстоятельств исчезновения моей сестры она также не разъяснила. У меня почему-то были сомнения насчет ее различных версий, но, чувствуя, что она считает нужным что-то скрывать, не углублялся в подробности. Попросту решил, начав писать эту книгу, вовсе не упоминать о сестре, чтобы, в случае, если она жива и имеет свою семью, не ставить ее в неловкое положение. Идеологическая конфронтация между коммунизмом и капитализмом заставляла проявлять осторожность, чтобы не подставить под удар своих близких. Для нас — родственники за рубежом, так же, как и для многих на Западе родственники в Советском Союзе, могли представить серьезную проблему.

Видя сдержанность матери, я также не спрашивал, с каким паспортом она разъезжает по белу свету. Полагал, что у нее какой-то документ, выдаваемый перемещенным лицам.

Возможно, мои родители сменили фамилию, стремясь обезопасить меня, зная, где я работаю. Потому-то и мои попытки разыскать их через Красный Крест ни к чему не привели. Однако вокруг них было немало людей, тоже оказавшихся на Западе, которые знали моего отца и могли раскрыть их «хитрость» бериевским агентам, что, видимо, и произошло. Думается, что, КГБ давно знало то, чего не ведал я.

Во время моих последующих поездок за границу мы еще несколько раз встречались с матерью. А затем опять от нее не было никаких весточек до начала 80-х годов.

Как-то, придя утром в редакцию, я обнаружил в столе в моем кабинете адресованный мне конверт. Секретарша объяснила, что его незадолго до моего прихода принес какой-то человек, не назвав своего имени. Вскрыв конверт, я извлек несколько небольших листков,