Сын детей тропы - Олли Бонс

далеко лает пёс. Чуял, как тянет влагой от далёкой реки, и видел, как поблёскивает она между стволов. Что хотел от него старик, он не понял и уже собирался спросить, когда услышал песню стренги.

Она звучала будто на грани яви и сна, сплетаясь с дыханием ветра, с голосами птиц и ветвей, со всем этим светлым и тёплым днём, и лесом, и безмятежным холмом над ним.

— Расслышал? — усмехнулся старик и принялся неторопливо собирать вещи в мешок. — Жизнь чудна. Сколько живу, всё удивляюсь.

Шогол-Ву подал ему дощечку, перед тем разглядев осторожно, чтобы не повредить. Там распускались первоцветы: какие-то были едва намечены, а другие уже вырвались из дерева, расправили тонкие лепестки.

— Я хочу научиться, — сказал он. — Хочу так уметь.

Прозрачный, как речная вода, взгляд задержался на нём, морщинистые пальцы бережно взяли работу.

— Я бываю тут по утрам, — ответил старик. — Как рассветёт, я тут. Приходи, научу.

Он затянул тесёмки мешка и кивнул.

— А теперь пойду. Сорванцы эти, я думаю, уже народ всполошили. Как раз все соберутся, пока дойду, вот и потолкуем с ними.

Он вздохнул, пожевал губами и продолжил:

— Все мы станем листьями на ветвях белого леса, а кем потом? Кем были мы прежде, и где опять родимся на свет? То нам не ведомо. Мы не разные, мы одно, и враждуя с другими, мы враждуем сами с собой. Да. Говорить будут, не без того, когда в лицо, а когда за спиной, но они не со зла. По глупости. Привыкнут, дай им время.

И старик ушёл, а Шогол-Ву посидел ещё немного, слушая далёкую стренгу. Потом поднялся и направился к реке.

Чем ближе он подходил, тем яснее звучала песня, разливалась над тихой водой. И стали слышны два голоса, мужской и женский: они летели, то уступая друг другу, то сплетаясь, таяли в тихом плеске волны и рождались опять. А берег горел. Пересветыши слушали, покачиваясь, и шуршали негромко. Обсели дерево, но держались в стороне от корней — видно, чтобы не упасть в воду и не смять ковёр первоцветов, выросших здесь за одну ночь.

Заслышав шаги, они прянули в стороны, раскатились и погасли, и песня стихла. Шогол-Ву подошёл к белому дереву и сел рядом.

— Я думал, тебе плохо одному, — сказал он, — но вижу, ты не один. Я всё равно буду приходить.

Он поднял глаза. На ветвях трепетали листья — ещё не густая крона, но не меньше пяти десятков.

— Думаю, я полажу с этими людьми. Ты теперь, должно быть, говоришь с душами? Скажи тётушке Галь, я благодарен ей за всё. Я не успел. И ещё…

Порывшись в кармане, он отыскал и опустил в цветы бусину из жёлтого стекла, бусину с белой птицей.

— Помнишь, я говорил, встретил дитя в Старых Тропках? Надеюсь, я ей помог. Надеюсь, она встретилась с матерью. Я хотел бы, чтобы это было так.

Шогол-Ву поднялся и помолчал недолго, глядя на реку.

— Если ты говоришь с душами… — начал он и умолк. — Забудь. Я благодарен, что ты был мне другом, и ты будешь мне другом, пока я жив. Я ещё приду.

Ветер загудел в стренге, и ветви закачались. Шогол-Ву приложил ладонь к коре, отнял руку и пошёл прочь.

За спиной его вновь родилась песня, пока ещё тихая, еле слышная. Он обернулся: и пересветыши собирались, зажигались огнями, начиная свой танец.

Он смотрел на них только мгновение, но когда хотел идти дальше, то увидел, что дорогу ему заступила Раоха-Ур.

— Ты давно не приходила, — сказал Шогол-Ву.

Она улыбалась и молчала, как всегда. Лишь теперь ему в голову пришло, как она юна, ненамного его старше.

— Посмотри, — сказал он, — у меня всё хорошо. Я проделал долгий путь, чтобы в конце оказаться почти там, откуда начал, но в пути я обрёл, что искал.

Она кивнула.

— Я счастлив теперь. Я узнал, как отдают сердце и как получают сердце взамен. Меня научила этому дочь леса. Я бы хотел показать её тебе. Она как белый цветок-первоцвет.

Раоха-Ур слушала, улыбаясь.

— А ты, ты счастлива? Ни о чём не жалеешь?

Он вглядывался в её лицо, чтобы не пропустить и малейшее движение, но Раоха-Ур разомкнула губы.

— Только этого я и хотела, — прозвучал её голос, почти забытый. — Я больше не приду, сын мой. Мы никогда не встретимся. Время жить дальше.

Она протянула руки, улыбаясь, погладила по щеке — и её не стало, не стало так быстро, что глаза ещё продолжали видеть знакомое лицо, но вскинутые руки встретили лишь пустоту. Шогол-Ву осмотрелся, но Раохи-Ур здесь больше не было.

Он ещё недолго постоял в задумчивости, касаясь щеки, и пошёл, ускоряя шаг, к дому, где его ждали.