Избранные труды. Том IV - Олимпиад Соломонович Иоффе

никак не мирилась с прогнозом автора. Этим были предопределены все последующие мытарства ученого. К нему применялись все мыслимые и немыслимые формы гонения, а в 1937 году он был арестован органами ГПУ (НКВД).

Формальным поводом к аресту послужил арест в том же году другого крупного юриста, профессора Бориса Мартынова, высокообразованного кабинетного ученого, далекого от каких-либо форм политической борьбы. Его обвинили в подготовке терактов против советских лидеров. Не выдержав допросов с пристрастием, он сознался, а в качестве сообщника (нельзя же заниматься этим делом без сообщников) назвал Магазинера.

Тот защищался как мог. Однажды на допросе он сказал следователю:

– Ну, посмотрите на меня. Разве я похож на бомбиста? Нужно знать Магазинера, чтобы понять убедительность его фразы. Но следователь имел перед собой другую цель – во что бы то ни стало разоблачить врага, поэтому с неподражаемым цинизмом парировал:

– Нехотите быть бомбистом, пожалуйста. Может быть, тогда согласитесь на роль английского шпиона?

Так бы оно и было, если бы не январская передышка 1938 года. А теперь пришлось освобождать и Мартынова, и Магазинера. При объявлении по становления об освобождении Магазинер наивно возразил следователю:

– Я не тороплюсь. Если у Вас остались сомнения в моей чистоте, извольте, я подожду в камере столько, сколько нужно, чтобы оно развеялось.

В устах юриста с мировым именем это, конечно, был щелчок, облаченный в наивную форму. Не было никакого смысла соглашаться ждать в тюрьме, подчинявшейся своей процедуре. Магазинер, конечно, понимал это. Но разговаривая с циником, сразил его более искусным оружием.

После освобождения Мартынов и Магазинер возвратились в институт непримиримыми врагами. Об этом знали студенты, которые не преминули подшутить над ними. Однажды дверь аудитории, в которой вел занятия Магазинер, открылась, и Ваня Подбельский слащавым голосом спросил:

– Уважаемый профессор Магазинер, не имели ли Вы счастья видеть профессора Мартынова?

– «Нет», – сухо ответил Магазинер, – «хотя я не подозревал, что это счастье».

8. Почти одновременно с Мартыновым и Магазинером был арестован Сергей Ковалев, выдающийся ученый-романист, профессор-историк Ленинградского университета. Его дело выглядело еще нелепее, если не сказать безгранично курьезнее. Он вместе со своим «сообщником» аспирантом Раковым обвинялся в подготовке террористического акта против Ленинградского руководства. Они собирались для этой цели прорыть туннель с Васильевского острова до Дворцовой площади, где ежегодно проводились праздничные парады и демонстрации. При строительстве метрополитена в Ленинграде эта проблема оказалась одной из труднейших. Но какие трудности могли остановить врагов народа?!

На очной ставке между Ковалевым и Раковым, который категорически отрицал свою виновность, Ковалев сказал:

– Признайтесь, Лев Львович. Им и так все известно. А чистосердечное признание может спасти нам жизнь.

– Подумайте, что Вы говорите, – возразил Раков. – Большей нелепицы и придумать невозможно.

Но следователи не унимались, и дело продвигалось своим ходом по пути к его разрешению в центральной тройке. Судьба подследственных была предрешена, если бы не одно совершенно случайное обстоятельство.

Однажды Генеральный прокурор СССР Вышинский, который вместе с Ульрихом вершил судьбы врагов народа, вызвал к себе для переговоров о назначении вместо себя директором Института права при Академии наук Венедиктова, близкого друга Ковалева, одного из крупнейших теоретиков права того времени. Венедиктов не имел никакого желания занять директорский пост, но решил воспользоваться предоставившейся возможностью, чтобы замолвить слово за Ковалева. Этот великолепный план был выполнен блестяще, и вскоре Ковалев со своим «сообщником» оказались на свободе. Но все попытки друзей помирить профессора с его аспирантом оказались тщетными. Раков наотрез отказался от примирения с человеком, выглядевшим как его предатель.

9. Судьба самого Ракова складывалась зигзагообразно. Во время войны и после нее он возглавлял музей обороны Ленинграда, совмещая эту льготную работу с должностью директора Публичной библиотеки. Когда в конце 40-х годов возникло спровоцированное «Ленинградское дело», он оказался в числе подсудимых и был приговорен самим Ульрихом к 25-летнему заключению. Просидев 5 лет во Владимирском централе, Раков возвратился благодаря послесталинской реабилитации и возглавил библиотеку Академии художеств.

Вскоре он вместе с Д. Альшицем написал антисталинскую сатирическую пьесу «Опаснее врага». А этому предшествовал один сатирический эпизод.

10. Возглавляя публичную библиотеку, Раков весьма своеобразно подходил к распределению заработной платы. Докторов и кандидатов наук он назначал младшими научными сотрудниками с повышением заработка за ученую степень. Напротив, работники без степени назначались старшими научными сотрудниками и поэтому зарабатывали столько же, сколько доктора и кандидаты наук. После ареста Ракова эта практика была отменена. Поэтому вернувшиеся из лагерей доктор Варшавский и кандидат Альшиц оказались в весьма щекотливом положении. Восстановление на работе не вызывало сомнений. Но в какой должности? Если в прежней – младшего научного сотрудника, то при новой практике они теряли в заработке. Но требовать восстановления в должности, которую они не занимали – старшего научного сотрудника, как будто бы не было оснований. И все же решили предъявлять это последнее требование, ссылаясь на необходимость восстановления доходов, которые они получали до ареста.

В результате дело оказалось весьма щекотливым, и чтобы как-то воздействовать на суд, пригласили массу различных людей, в том числе Ракова и известного специалиста по трудовому праву Якова Давидовича. Было условлено собраться в здании суда у Казанского собора в 9:30 утра. Назначенное время наступило, все собрались, но Ракова не было. И когда за дверью, открывшейся с 15-минутным опозданием оказался как всегда роскошно одетый Раков, к нему подбежал потерявший терпение Давидович, с гневом воскликнувший:

– Лев Львович, почему Вы опаздываете?

Раков, вспомнив, видимо, в тот момент, что в роли подсудимого ему приходилось иметь дело с главой Военной коллегии Верховного Суда СССР, добродушно ответил:

– Потому, что я не привык выступать в таких низких судебных инстанциях. Началось слушание дела, и, видимо, сам того не ведая, новую страницу юмора открыл адвокат Ландау. Обращаясь к заведующему отделом кадров Публичной библиотеки как свидетелю, он спросил:

– Вы уволили истцов с работы через два дня после ареста. Между тем органы МГБ постановления об увольнении не выносили, а в таких случаях по закону увольнение могло последовать лишь по истечении шести месяцев после ареста. Почему Вы проявили такую поспешность?

Ответ последовал незамедлительно:

– Поскольку их арестовали органы государственной безопасности, у нас не было оснований предполагать возможность освобождения ранее истечения шестимесячного срока.

Но, пожалуй, самым примечательным оказался повод к освобождению из лагерей Альшица. Талантливый литератор, он написал в заключении 8-ю главу «Евгения Онегина», и выдавая ее за подлинную, обратился к Хрущеву с просьбой в стихах срочно освободить его для представления доказательств пушкинского слога в этой главе. Дело самого Альшица было еще более липовым, чем пушкинское происхождение главы, и поэтому прокуратура быстро добилась его освобождения, следуя указаниям Хрущева.

11. Я забежал несколько вперед с рассказом о деле Варшавского и Альшица, чтобы больше не возвращаться к Ракову. Теперь отступим немного назад, чтобы исчерпать материал, относящийся к Давидовичу.

Как специалист в области трудового права Давидович тесно соприкасался с профсоюзами. Он был одним из разработчиков первого коллективного трудового договора и в связи с этим неоднократно встречался с тогдашними Ленинградскими руководителями – Кировым и Шверником. Об этих встречах он рассказывал в студенческих кругах и на собраниях преподавателей. В 1934 году Киров был убит. Кто организовал это убийство, нельзя с достоверностью сказать до сих пор. Предположения идут от сведения личных счетов до сталинского стремления убрать своего наиболее вероятного конкурента. В год убийства по стране прокатилась волна митингов, особенно в Ленинграде. Они не обошли и Ленинградский юридический институт. Накануне такого митинга директор института вызвал к себе Давидовича и произнес перед ним такую речь:

– Вы встречались с Кировым и поэтому должны выступить на митинге. Но Ваша речь не должна быть абстрактной. Нужно заострить вопрос о бдительности, которую все мы потеряли, и поэтому все мы виновны в убийстве Кирова.

Как рассказывал сам Давидович, выслушав это напутствие, он построил свою речь в точном соответствии с ним и, как дурак, надев очки, отправился на трибуну. После окончания митинга его вновь вызвали к директору, который сидел за столом вместе с какой-то женщиной и снова обратился с речью к Давидовичу:

– В своем выступлении на митинге вы сказали, что все мы виновны в случившемся. Расскажите, в чем конкретно выразилась Ваша вина в убийстве товарища Кирова?

Давидович сначала опешил, но потом собрался и спросил:

– А кто эта женщина рядом с Вами?

– Стенографистка, – ответил директор. Собравшись с силами, Давидович выпалил:

– Пошли вы вместе к…

На этот раз до ареста дело не дошло. Давидович лишь временно