Избранные труды. Том IV - Олимпиад Соломонович Иоффе

Особенное впечатление на Каца произвел Саша Амчиславский, студент истфака и одновременно второй секретарь райкома ВЛКСМ. Проходя мимо, он прислушался к разговору и, сразу смекнув в чем дело, поддержал сторонников юмора и предложил Кацу:

– А ты не бездействуй. Приступай к делу. А мы завтра согласуем твою кандидатуру, вечером соберемся, заслушаем виновных, примем меры и утвердим тебя в должности.

На следующий день институт бурлил, а с 6 вечера в общежитии не давали покоя организаторам. «Пора начинать», – беспокойно восклицали нетерпеливые голоса. Ровно в 7 часов зрелище началось в набитой людьми комнате, а те, кому места не досталось, толпились в коридоре.

Первым с отчетом выступил комендант общежития. Как потом говорили в парткоме, на его собственном заседании комендант никогда не докладывал столь тщательно, как на встрече с Кацем. А тот, уже привыкнув к своей роли большого начальника, буквально засыпал его довольно деловыми вопросами. Вывод его был неумолим: «Коменданта от работы отстранить и из партии исключить».

Затем наступила очередь председателя студенческого комитета. Повторилась та же история: тщательный отчет, неспособность отвечать на вопросы и строгое решение Каца: студсовет распустить, а его председателя исключить из партии.

Наконец последовали жалобы присутствующих и студентов, и живших в общежитии преподавателей. Неумолимый Кац реагировал на все одинаково, строго и с организационными выводами. Когда перед ним выступил И. Солодкин – аспирант и помощник директора и оба выполняли противоположные роли: один простой, а другой тертый, но объективный начальник, сердца организаторов дрогнули: слишком дерзкую затею пора кончать. Но как, каким образом погасить разгоревшийся огонь?

Опять на помощь пришел Саша Амчиславский. Он занимал высокий пост, и его слова звучали особенно авторитетно. Он, придя к концу, понял, что изначальная шутка дошла до геркулесовых размеров и нужно покончить с ней как можно скорее.

– Вот что, Додик, – я сегодня потратил весь день на согласование твоей кандидатуры. Но у меня ничего не вышло: против тебя выступил Союз воинствующих безбожников. Ничего не поделаешь. Его нажиму пришлось уступить. Жаль, конечно. Ты уже активно поработал, тебе бы и карты в руки. Но наши попытки сорвались.

Вся напускная важность, овладевшая Кацем, мгновенно улетучилась. Самоуверенности как не бывало. Но и от своей роли он не хотел отказываться, так как она пришлась ему по вкусу. Он буквально взмолился перед Сашей: «А может быть, мне нужно сперва вступить в партию, тогда возражения отпадут?» До сих пор ему не приходило в голову, что беспартийный не может стать парторгом, к тому же парторгом ЦК.

Тут бы и продолжить розыгрыш. Но он приобрел непредвиденный размах, и продолжать становилось опасно. Доводы Каца не помогли: Finita la Comedia.

В дело было вмешался партком. Вы осмеяли должность парторга ЦК, благоволите нести строжайшую ответственность. Но кто-то подсказал, что раздувать это дело не стоит. Если в него вмешается райком партии, то и парткому не поздоровится. Нужно поставить точку. На том и порешили.

15. Был в институте такой преподаватель политической экономии Харитонов. Когда бы он ни являлся на занятия, его окружал либо водочный запах, либо запах похмелья. Главная его забота состояла в том, чтобы взять у студентов «взаймы» 3 рубля (четвертинка водки тогда стоила 3 руб. 15 коп.). И не у любого студента, а у того, у которого еще не брал. Тогда заем совершался без затяжки. Какому же студенту не было приятно установить личные доверительные отношения за такую пустяковую сумму с преподавателем такого сложного предмета? Студентам было невдомек, что им это ничего не сулило: в приеме экзаменов в будущем Харитонов никакого участия не принимал. А ему самому это легко сходило с рук: он никогда не повторялся, а поднимать шум из-за 3 рублей никто бы не стал. Наоборот, если у студента не было 3 рублей, он тут же доставал их у товарищей, чтобы иметь возможность завязать дружбу с Харитоновым.

Однажды Вознесенский из-за простуды потерял голос и не мог читать очередную лекцию по политэкономии социализма. Его заменил Харитонов. Вначале все шло нормально, как у любого посредственного преподавателя: фразы пустые, да гладкие. Но когда он дошел до теории органического баланса академика Струмилина (уже обвиненного в связи с этим в меньшевиствующем идеализме), его как будто подменили. Он дал волю своему языку, тотчас же потерявшему гладкость. А в конце было самое пикантное. Подводя итоги своей критики, Харитонов воскликнул под общий хохот зала:

– И эта концепция Струмилина развалилась, как самолет «Максим Горький» в воздухе. (Имелась в виду трагическая катастрофа крупнейшего самолета того времени, вызвавшая панику «наверху» и сбор средств «внизу» для постройки таких же самолетов с именами всех членов Политбюро).

Но и этого ему показалось мало, и он с пафосом добавил:

– В общем, получилась вермишель.

– Винегрет, – возразил ему студент, сидевший вблизи кафедры.

– Вермишель, – уверенно повторил Харитонов.

– Винегрет, – вновь сказал тот же студент. Тогда Харитонов прибег к ultima ratio:

– Я говорю «вермишель», товарищ Сталин говорит «винегрет». Каждый по-своему с ума сходит.

Это уже был зенит стихийной полемики. Дальше разразился такой хохот, что только звонок, возвестивший окончание лекции, завершил эту неприглядную историю. Вознесенский сидел в аудитории красный, как рак. Но и после этого Харитонов твердо стоял на ногах. Преподаватели этой кафедры, как и кафедры марксизма-ленинизма, утверждались обкомом партии. Пойди пробей эту крепость партийного иммунитета.

16. Еще один эпизод из институтской жизни. Скандал разразился сразу же, как только Кузя Злотников отправил на лекции Марку Арановскому записку следующего содержания:

«Я проиграл последние деньги. Мне нечем их возместить. Прошу вернуть мне проигрыш». Резолюция Арановского была краткой, но внушительной: «В просьбе отказать. Просителя послать к…» При возвращении записки один из студентов, не разобравшись, отправил ее лектору, тот передал директору, итак возник конфликт, названный «карточная эпопея».

Оказалось, что в ночной карточной игре участвовали 26 человек. Потом их в шутку называли «26 Бакинских комиссаров». Но так много людей из института одним махом не исключают. Пришлось делить их на «организаторов» и «заблудших». Первых могло быть 2–3 человека. Нужно только провести тщательное расследование, чтобы правильно распределить роли, разделив 26 максимум на 3 исключенных и 23 наказанных легче. Все как будто бы было налицо. Арановский – организатор, Злотников уронил честь профсоюзов, добавьте к ним одного человека, и делу конец. Для этой цели всех 26 вызвали к директору Ивану Шишину, в малюсенькой приемной которого злоумышленники вместе с любопытными образовали громко разговаривавшую внушительную толпу.

Все бы так и пошло, если бы не «История ВКП/б. Краткий курс». Тогда еще не знали, что ее написал сам Сталин. Да и после того, как было опубликовано полное собрание сочинений, трудно было поверить, что Сталин сам о себе написал такую хвалебную книгу. Но авторитет ее был настолько непререкаем, что вся жизнь как будто должна была приноровиться к ее канонам… Это настолько вошло в сознание, что никогда не унывающие студенты спрашивали: «На какой странице Плеханов ушел в кусты?» Было такое выражение в «Кратком курсе», и от вопроса никто не имел права отвертеться.

Но как раз в это время шли экзамены по марксизму-ленинизму, т. е. практически по «Краткому курсу», и некоторые «подследственные» пришли в приемную Шишина, держа в руках эту книгу. Один из них дошел до какого-то важного места, загнул страницу и стал ждать своей очереди. Все знали, что он – один из организаторов, судьба которого предрешена. Почему же он так самодовольно улыбается? Секрет таился в загнутой странице. Там было написано, что прав не тот, кто никогда не ошибается, а тот, кто, совершив ошибку, признается и раскаивается в ней. Это место «Краткого курса» студент процитировал, будучи вызван к Шишину.

Исключить такого студента было бы нелегко, да и небезопасно. Заменить его для исключения другим было бы очевидно несправедливо. Не нужно трогать никого. Так под влиянием неукоснительного авторитета «Краткого курса» был разрешен этот страшный вопрос.

17. Войну наш курс встретил, находясь на производственной практике: в суде и прокуратуре, в адвокатуре и арбитраже. Эта работа накопила немало юмора. Но я остановлюсь только на трех эпизодах.

Один из них связан с тем, что в конце 20-х начале 30-х гг. в районных центрах организовали местные газеты и типографии для их обслуживания. А районное начальство поняло это так, что отныне большинство районных материалов должно печататься в типографии. Все было хорошо, да вот бумага: каждый район получал лишь столько бумаги, сколько ему было выделено по фонду. А этого зачастую не хватало даже для выпуска районной