Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

Я бесцельно смотрел вниз, разглядывая два ряда медных шишечек. Они расположены по краям пролета, в том месте, где сходится нижняя проступь с верхним подступенком. Эти названия я слышал от дяди Коли Черугина, он начальник бондарного цеха, где делают в основном бочки, но иногда по заказу мастерят и лестницы тоже. Назначение шишечек я никак не мог разгадать, а потом мне объяснили: они нужны для того, чтобы с помощью длинных металлических прутков, вставленных в отверстия, прижимать к ступеням ковровую дорожку, иначе она сползет.

– Тут были ковры? – изумился я.

– Конечно! От самой входной двери – до площадки, – подтвердил дядя Коля.

– А вы разве тогда тут жили?

– Нет, Алексевна рассказывала. Она все помнит. Горничной, наверное, служила. А может, и барышней была.

– А если на улице грязь или снег?

– Тут, Юрочка, жили люди, которые пешком не ходили. Подъезжали в каретах.

– Как Золушка?

– Примерно.

– Куда же ковры подевались?

– Кто теперь знает? В музеи отдали… Рабочему классу ковры не нужны! – засмеялся дядя Коля.

А вот это неправда! Когда бабушка Груня выиграла в лотерею ковер, она чуть с ума от счастья не сошла, хотя всю жизнь проработала на фабрике!

Вдруг меня окликнули. Я обернулся. Из кухни вышла тетя Таня Калинова. В руках она держала миску с румяными пухлыми блинчиками, источавшими сладкий запах и лоснившимися от сливочного масла.

– Юрик, оладышек хочешь?

– Вообще-то уже завтракал, – сглатывая слюну, ответил я.

– От одного не лопнешь. Бери!

– Спасибо!

– Кушай! Надо мозги подкармливать, вон какие журналы читаешь! – Она кивнула на «Политическое самообразование». – Весь в мать!

– Это так… для отдыха, – ответил я с набитым ртом.

Съев четыре оладышка, оказавшихся еще и с изюмом, я вымыл на Маленькой кухне скользкие от масла руки, насухо вытер тряпкой, выложенной на батарею для просушки, туго скатал журнал, на цыпочках подкрался к нашей двери и с индейским воплем, чтобы парализовать волю врага, ворвался в комнату. Тараканов не было, ни одного. Я похолодел: значит, все-таки эти твари читают наши мысли. Человечество в опасности! Надо срочно писать в «Пионерскую правду»! Нет, лучше – в журнал «Юный натуралист».

Сев за письменный стол, я вырвал из черновой тетрадки лист, достал из ящика спрятанную от проныры Сашки двухцветную шариковую ручку, купленную прошлым летом в Сухуми (в Москве таких не найдешь), и аккуратно вывел красной пастой: «Дорогая редакция!» А ниже синим цветом: «Хочу срочно и секретно сообщить Вам о важном научном открытии, сделанном мною сегодня, 5 августа 1968 года…»

Тут я запнулся. Если сразу вывалить, что тараканы умеют читать мысли людей, меня примут за «сумашечего» вроде Алексевны, выбросят письмо в корзину, а то еще и подлечиться отправят, поэтому в первых строках надо убедить редакцию, что она имеет дело с нормальным, серьезным и ответственным, хотя еще и несовершеннолетним гражданином. Я решил взять пример с Лиды. Она свои доклады для собраний начинает каждый раз примерно одинаково и обязательно проверяет будущие выступления на мне и Тимофеиче. Отец отказывается слушать без сверхплановой рюмки лимонной настойки, ему наливают, и хотя маман читает с выражением, он все равно задремывает, а я слушаю и киваю.

Вырвав еще один листок и поразмышляв, я аккуратно написал: «В едином трудовом порыве выполняя решения 23-го съезда КПСС и шагая навстречу 100-летию Владимира Ильича Ленина, мы можем сегодня подвести определенные итоги и наметить новые важные рубежи…»

Тут я снова запнулся. Конечно, после такого начала «дорогая редакция» сразу поймет, что пишет ей более чем нормальный читатель. Но как от 100-летия Ленина перейти к тараканам? Вот ведь закавыка…

8. Двор с нехорошим названием

Я отложил ручку и посмотрел на будильник: через два часа – обед, а мне после завтрака и оладышков есть совершенно не хотелось, да и сочинять письмо в редакцию тоже. Надо, как выражается бабушка Аня, нагулять аппетит. В детстве я страдал малокровием, и она часто водила меня вдоль чугунной набережной Яузы – смотреть на шлюз и кормить юрких уточек. Они наперегонки, рассекая воду и гурьбой, бросались к брошенным кусочкам хлеба.

– Глянь-ка, внучок, селезень никогда утицу не обидит, всегда корочку уступит! Понял?

– Понял! А голуби?

– Голуби жадные и злые…

Итак, решено, надо прошвырнуться! К тому же на ходу лучше голова варит, и, возможно, мне удастся как-то перекинуть мостик от «новых рубежей» к тараканам.

Кстати, для возбуждения аппетита меня не только выгуливали, но и давали горькую полынную настойку, от нее есть вообще не хотелось, а потом стали подсовывать на ложечке пивные дрожжи. Они были внешне похожи на сухой рыбий корм и тоже хранились в круглой жестяной банке на подоконнике. Однажды, уезжая на майские праздники с ночевкой к Батуриным, я попросил Лиду покормить рыбок, а она, перепутав, высыпала в аквариум пивные дрожжи. Когда я вернулся, вода была мутная и шипела, пенясь, точно жигулевское в кружке. Все рыбки, кроме сомиков и гуппи, сдохли. Я рыдал, а отец называл мать кулемой.

Сам-то я свое малокровие не чувствовал, но взрослые называли меня «бледным, как смерть», «зеленым, как кузнечик» и «худым, как мощи», а бабушка Аня шептала зловеще: «Не жилец!» – «Да ну вас!» – в ужасе отмахивалась маман. Участковая врачиха Скорнякова, оттянув мне нижнее веко, выговаривала Лиде: «На улицу! Ребенок должен двигаться, бегать и резвиться на воздухе! Что он у вас дома в духоте делает?» – «Читает…» – «Дочитаетесь до белокровия!»

Сама Скорнякова, несмотря на хромоту, двигалась постоянно, с утра до вечера обходя больных детей, а ведь от поликлиники до нашего общежития даже здоровым шагом пёхать минут двадцать. У нее же одна нога короче другой. В специальном ботинке на толстенной подошве врачиха ходила, переваливаясь по-утиному, зато очень быстро – не догонишь. Выглядела она неважно – бледная и худая, поэтому едва докторша появлялась в нашем общежитии, ей сразу же несли блины, пончики, пирожки, куличи, крашеные яйца – от чистого сердца.

– Ну что за безобразие! – возмущалась Скорнякова, глотая слюнки. – Вы меня как гоголевского городничего задариваете! С чем пирожки? Только попробую.

Я еще раз внимательно осмотрел комнату, ища тараканов: ни одного. Ладно! Подождем! Положив в карман сорок копеек, я спустился во двор. Под навесом, как обычно, дежурил наш сторож дядя Гриша, трясущийся так, словно к нему подключили линию высокого напряжения. Это после контузии. Во время войны он был моряком, упал за борт, снесенный взрывной волной, чудом спасся из ледяной воды и до сих пор