Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

Майский сыграл свою роль посредника. Но, вероятнее всего, задиристый диктатор понял, что достиг своей главной цели. У британского правительства больше не могло быть сомнений, что он будет настаивать на гарантии советских границ образца 1941 года при заключении любого послевоенного соглашения. Не было смысла и дальше портить хрупкий, неискренний, но очень важный союз, позволив переговорам зайти в тупик. Поэтому он искусно вернулся к образу доброго «Дядюшки Джо», которым так часто очаровывал своих гостей в прошлом. Великодушно признав, что уступки в вопросе о границах без дальнейших консультаций не во власти Идена, он также вручил ему проект совместного коммюнике, который, по мнению Кадогана, был «намного лучше» того «бесцветного» текста, который он вместе с Криппсом набросал в гостинице[1349].

Окончательно согласованный текст не был полностью лишен содержания. В коммюнике подтверждалась необходимость не только «полного разгрома» Германии, но и «принятия после того мер, которые сделали бы повторение Германией агрессии в будущем совершенно невозможным». Их «обмен мнениями по вопросам послевоенной организации мира и безопасности дал много важного и полезного материала, который в дальнейшем облегчит возможность разработки конкретных предложений в этой области». Слова были довольно мягкими, но между строк можно было различить проступающие контуры будущих переговоров, которые определят судьбу Европы.

На встрече с Иденом Сталин предложил свое ви́дение послевоенного урегулирования, которое, как признавал британский министр, исходило из стремления «обеспечить самые осязаемые вещественные гарантии будущей безопасности России»[1350]. По возвращении в Лондон Иден отправил телеграмму Черчиллю, в которой, как резюмировал Харви, указывалось на «необходимость признать советские границы 1941 года, если мы собираемся сколько-нибудь плодотворно сотрудничать в будущем». Он также предлагал, чтобы премьер-министр «поднял этот вопрос в разговоре с Рузвельтом»[1351].

Время было выбрано не очень удачно. Конгресс только что оказал Черчиллю почести на уровне мировой суперзвезды, и он по-прежнему наслаждался щедрым гостеприимством Белого дома. Кроме того, что было более важно, он одержал дипломатическую победу. Рузвельт подтвердил свою приверженность доктрине «Вначале Европа» (что для Черчилля означало то же, что «Вначале Ближний Восток и Северная Африка»). Они также договорились учредить Комитет объединенных начальников штабов, который под их совместным руководством занялся бы ведением боевых действий против держав «оси». Советский Союз вообще не был включен в их повестку, не говоря уже о том, чтобы быть в центре внимания.

Послание Идена было более чем несвоевременным. Оно стало раздражающим фактором, спровоцировавшим Черчилля на ответ, который буквально сочился желчью. Наотрез отказавшись поддержать точку зрения своего министра иностранных дел, Черчилль с упреком напомнил ему, что границы 1941 года были установлены благодаря «актам агрессии», что «не может быть и речи об определении границ до проведения мирной конференции» и что Рузвельт «столь же непоколебимо, как я сам» придерживался того же мнения. Один отрывок был особенно характерным:

Никто не может предвидеть, каким будет баланс сил и где будут стоять армии победителей к концу войны. Однако представляется вероятным, что Соединенные Штаты и Британская империя, избежав крайней степени истощения, окажутся самым могущественным военным и экономическим блоком, который когда-либо видел мир, и что Советский Союз будет нуждаться в нашей помощи по восстановлению гораздо сильнее, чем мы будем нуждаться в его помощи[1352].

По этому единственному вопросу разногласия между ветераном государственной политики и его протеже вряд ли могли быть острее. Несколько недель спустя в меморандуме кабинету Иден даст свой неявный ответ:

В ситуации, когда Германия будет разгромлена и германская военная мощь уничтожена, а Франция как минимум надолго ослабнет, в Европе у России не будет никакого противовеса… Позиция России на континенте будет неуязвимой. Престиж русских будет очень велик, и это будет способствовать установлению коммунистических правительств в большинстве европейских стран[1353].

Именно чтобы избежать такого исхода, он хотел заключить сделку со Сталиным с позиции относительной силы, которой обладали западные союзники в 1941 году, а не в тех менее благоприятных условиях, которые, как он предвидел, сложатся после разгрома нацистов. Пока же в коалиционном кабинете, где властвовал Черчилль и где были глубоко укоренены антисоветские настроения, у Идена не оставалось выбора, кроме как уступить.

Перед отъездом Иден утешал себя мыслью, что ему удалось наладить достаточно хорошие личные отношения со Сталиным, чтобы избежать скатывания к открытой дипломатической враждебности между Лондоном и Москвой. Это подтвердилось, когда сразу же после подписания совместного коммюнике Сталин внезапно пригласил Идена и остальных членов британской делегации на банкет, который был устроен посреди кричащей роскоши тронного зала Екатерины Великой. Как министр иностранных дел, Иден привык к гастрономическим изыскам, которыми обычно потчевали иностранных гостей, но на этот раз даже он был ошеломлен «почти неприлично пышной» трапезой, устроенной в то время, когда обычные граждане за пределами Кремля испытывали острую нехватку хлеба и молока[1354]. Помимо икры, борща, осетрины и «несчастного маленького молочного поросенка, смотревшего с блюда своим черным насмешливым глазом», на столах была перцовая водка, шампанское (которое пришлось министру не по вкусу) и ассортимент российских красных и белых вин (одно из которых ему очень понравилось).

Его личного секретаря забавлял тот факт, что за вечер – который длился семь часов и включал в себя просмотр двух фильмов – было произнесено не менее 36 тостов. Многие гости изрядно напились, хотя Иден, Кадоган и Харви оставались достаточно трезвыми, чтобы заметить, как сильно выпивший Тимошенко постоянно поднимался на ноги, чтобы произнести бессвязную речь, а затем – каждый раз – шествовал вокруг стола, чтобы чокнуться бокалом со Сталиным. Ворошилов выпил так много, что в конце концов свалился к Сталину на колени, откуда бывшего наркома обороны пришлось аккуратно извлекать, а затем выносить из зала. Британская делегация покинула Кремль лишь к пяти утра.

Накануне банкета, пока британская делегация ждала одобрения военным кабинетом позиции Идена, переговоры были приостановлены, и он в сопровождении Майского и Найя, заместителя Брука, отправился на экскурсию по полям недавних сражений к северо-западу от Москвы. Они ехали через опустошенную местность, где из земли торчали расщепленные осколками стволы деревьев, мимо сожженных деревень, от которых остались лишь кирпичные трубы – словно мрачные часовые над руинами прежней жизни. Вдоль дорог застыли сгоревшие танки, а в канавах лежали многочисленные трупы немецких солдат, распухшие и смерзшиеся.

После четырех часов пути они прибыли в Клин, откуда четырьмя днями ранее 16-я армия Рокоссовского выбила 4-ю танковую группу Гёпнера. Там они посетили дачу Чайковского, разграбленную отступающей вражеской армией, а затем британскую делегацию пригласили на поздний обед, включавший икру и водку. По дороге обратно в Москву им показали группу немецких военнопленных – почти мальчишек. Они были в ужасном состоянии, едва живые от голода и замерзшие. Идену стало их жалко: «Одному Богу известно, какой будет их судьба, – писал он. – Жертвы Гитлера»[1355].

Британский министр иностранных дел увидел не так уж много, но и этого хватило, чтобы оставить неизгладимое впечатление. Он окончательно утвердился в мысли, что Советский Союз – сила, с которой придется считаться как западным союзникам, так и нацистскому руководству. И – ближе к его непосредственным обязанностям – что было вовсе не преждевременно начать обсуждать, что произойдет после окончательной победы союзников в Европе.

32. Смертельная авантюра

Катастрофическая неудача операции «Тайфун» и унизительное отступление от стен Москвы привели к стремительному падению боевого духа не только в войсках, но и среди гитлеровских генералов. Когда началось беспорядочное отступление, они наперебой стали обвинять друг друга в разразившейся катастрофе, ответственность за которую они не решались возложить на своего верховного главнокомандующего. Сам же Гитлер, неспособный вынести зрелища крушения своих надежд, бушевал и метался в поисках козлов отпущения, на которых можно было бы взвалить вину за собственные маниакальные просчеты.

Первой жертвой стал командующий группой