Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

обеспокоенности, когда тот сообщил ему, что десять воздушных эскадрилий, предназначавшихся для Советского Союза, были срочно отправлены на оборону Сингапура. «Я полностью понимаю, и у меня нет возражений», – ответил он[1338].

Встреча прошла на удивление гладко. Криппс, склонный бросаться из крайности в крайность, покинул Кремль в столь приподнятом настроении, что на следующее утро записал: «Вчера был самый важный день в мировой истории! – хотя тут же осторожно заметил: – По крайней мере, так это может выглядеть в отдаленной перспективе»[1339].

Вторая встреча также должна была начаться в 19:00, но задержалась на пять часов из-за того, что Сталин, по-видимому, был на закрытом совещании с командующими в Ставке. В полночь Иден вошел в сталинский кабинет с проектами двух договоров – военного и политического, которые, как он надеялся, помогут преодолеть разногласия. Он был настроен оптимистично, после того как Майский (который, судя по всему, играл роль не только переводчика, но и своего рода посредника) намекнул, что, за исключением нескольких мелочей, требующих исправления, британские тексты придутся Сталину по душе. Майский ошибался.

Не дав Идену возможности представить свои проекты, Сталин резко потребовал, чтобы англичане признали западные границы Советского Союза, особо выделив три Балтийских государства, Финляндию и Румынию. Все происходило так, как будто вчерашней встречи не было. Иден еще раз повторил, что он не может заключить подобное соглашение без санкции своего правительства и консультации с Вашингтоном. Сталин продолжал настаивать. Иден сказал, что он «займется этим по возвращении в Лондон». Сталин возразил: «Если вы так говорите, то завтра вы точно так же можете заявить, что не признаете Украину частью СССР». Иден попытался заверить его, что Украина, безусловно, является неотъемлемой частью Советского Союза. Разговор ходил по кругу в течение полутора часов, пока Сталин не заявил, что он не видит смысла в подписании соглашения, которое не включает в себя гарантии советских границ: «Мы рассуждаем об общих военных целях, о том, ради чего мы все сражаемся. В том, что касается одной из этих важных целей – наших западных границ, – мы не имеем поддержки со стороны Великобритании». В выражениях, которые обнаруживали глубокое чувство обиды и недоверия к западным союзникам, он сетовал: «Я думал, что Атлантическая хартия направлена против тех, кто пытается установить мировое господство. Теперь оказывается, что хартия направлена против СССР»[1340].

Кадоган присутствовал на той встрече вместе с Иденом и Криппсом. Сперва постоянному секретарю казалось, что Сталин всего лишь использует дипломатическое искусство балансирования на грани допустимого. «Со своими маленькими искрящимися глазами и жесткими волосами, зачесанными назад, он напоминает дикобраза… Вначале я думал, что он попросту блефует. Я ошибался»[1341]. Харви был в гостинице, когда туда вернулись угрюмые переговорщики. Как и они, он был разочарован тем, что Сталин не понял скрытого смысла слов Идена. Если бы он попытался это сделать, полагал Харви, то догадался бы, что, «если к концу войны Россия займет Балтийские государства, никто не собирается ее оттуда изгонять, но мы не можем решить судьбу этих государств одним росчерком пера без дополнительного обдумывания»[1342].

Криппс был подавлен, но проницателен. Чувствуя, что после отступления немцев из-под Москвы русские «явно задрали нос», он решил, что в результате будет

гораздо сложнее добиться с ними компромисса по вопросу о Балтийских государствах, чем еще несколько месяцев назад. Боюсь, нам уже слишком поздно добиваться какого-либо иного решения, нежели то, которого они требуют. Это приведет к огромным сложностям в отношениях с Америкой и с антисоветскими силами в Англии[1343].

Иден прибыл на третью встречу со Сталиным 18 декабря в 19:00. Мог бы и не приходить. Хотя встреча продлилась два часа, они так и не продвинулись вперед. По инициативе Харви Иден пытался выйти из затруднения, вернувшись к идее, что основные принципы, заложенные в Атлантической хартии, нужно повторить в англо-советской хартии аналогичного рода, после чего может последовать «трехсторонняя конференция», где «Большая тройка» решит, как именно эти принципы должны реализовываться на практике. Сталин сразу же отклонил это предложение. Казалось, переговоры окончательно зашли в тупик. Сталин откровенно демонстрировал свою враждебность. Иден – обычно вежливый и учтивый – с трудом сдерживал раздражение. Атмосфера становилась натянутой. Как выразился Харви, британские переговорщики получили от Сталина «от ворот поворот»[1344].

Подобно Криппсу, Харви чувствовал, что источник настойчивых требований Сталина признать предложенные им послевоенные границы – недавно обретенная уверенность в исходе войны. «Сейчас он чувствует себя сильным и может делать все, что ему вздумается»[1345], – заметил личный секретарь Идена. Харви, у которого Иден заимствовал многие свои идеи, был разочарован тем, что министру не удается выйти из ситуации. «Мы не можем предоставить такое признание без согласия США. Премьер-министр сейчас в пути, а кабинет без него – сплошные недотепы». Отклоняя любой проект соглашения, в котором отсутствовало упоминание о границах 1941 года, Сталин, как он заметил, упускал «прекрасный шанс» использовать Идена как человека, который лучше, чем кто-либо другой, мог бы представить советскую точку зрения перед «антисоветски» настроенным Черчиллем и его «малоуважаемым» кабинетом, особенно перед «ярыми антисоветчиками» в его составе – лейбористами Эрнестом Бевином, Климентом Эттли и Гербертом Моррисоном. Только Иден мог заострить внимание своих коллег на нескольких фундаментальных истинах: «Мы не можем выиграть войну без России», «мы не можем заключить мир без России», и «границы 1941 года (в том, что касалось Финляндии, Балтийских государств и Румынии) сами по себе не так уж и плохи». Харви был уверен, что, если бы Сталин подписал предложенное соглашение, не настаивая на включении вопроса о границах, Иден смог бы уговорить премьер-министра и кабинет согласился бы с ним, а Черчилль «заставил бы Рузвельта решить этот вопрос»[1346].

Криппс пребывал в еще более мрачном настроении, чем Харви. Его восторг после первой встречи Идена со Сталиным испарился, уступив место крайнему отчаянию:

Я думаю, ситуация близка к катастрофической: по моему мнению, шансы убедить правительство Его Величества и американцев согласиться на границы 1941 года на данном этапе невелики, а до того, как это произойдет, дела у нас здесь будут обстоять хуже чем когда-либо, если такое вообще возможно… все враждебные силы в Англии и Америке обрадуются этой неудаче, она укрепит их и ослабит тех, кто выступает за дальнейшее сотрудничество… Все это какое-то безобразие и трагедия еще одной упущенной возможности[1347].

В тот вечер, предполагая, что в их гостиничных номерах установлены микрофоны, британские переговорщики разыграли пантомиму для агентов прослушки из НКВД. Иден яростно ходил взад и вперед по комнате, проклиная упрямство Сталина. Криппс и Кадоган исполнили хоровую партию сочувствующего осуждения, а он во всеуслышание выразил сожаление, что вообще приехал в Москву. Они сполна насладились своим спектаклем. Произвело ли их представление какое-либо впечатление на Кремль, было неясно. «Старая каменная задница» Молотов во время встречи с Криппсом на следующий день был крайне несговорчивым и в своей прямолинейной манере заявил британскому послу: «В отсутствие урегулирования вопроса о границах не получится создать прочную основу для отношений между Великобританией и Советским Союзом»[1348].

Переговоры со Сталиным были приостановлены на день, а Иден тем временем ожидал от военного кабинета ответа на свой доклад об упрямстве советского лидера, который был подан Кремлю как «консультация» с Лондоном. Военный кабинет – при мощной поддержке Черчилля, только что вернувшегося из Вашингтона, – как и ожидалось, согласился, что переговоры зашли в тупик. Не будет ни англо-советского договора, ни какого-либо соглашения, ни даже совместного заявления. Все, что оставалось, – это возможность составить правдоподобное англо-советское коммюнике.

20-го числа Сталин в очередной раз продемонстрировал свою способность выбивать у своих гостей почву из-под ног. Его поведение изменилось до неузнаваемости. Без какой-либо резкости или грубости он приветствовал Идена на их вечерней встрече так, как будто они были друзьями и партнерами. Возможно, разыгранная в отеле пантомима все же достигла своей цели, или, может быть,