Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

13 декабря советские власти официально объявили, что немцы бегут. Заголовки газет по всему Советскому Союзу триумфально возвещали: «Провал немецкого плана окружения и взятия Москвы – поражение немецких войск на подступах к Москве». Газетам было предписано отдать должное полководцам, которые стали авторами этой великой победы. Впервые рядом с вездесущим портретом Сталина, почти ежедневно красовавшимся на страницах всех газет, появились прежде незнакомые публике лица Жукова, Рокоссовского (с которого полностью сняли опалу) и семи других выдающихся командиров, заслуживших одобрение Ставки[1324]. В тот же день по приказу Сталина были демонтированы заряды взрывчатки, заложенные под предприятия и общественные здания города, а также под городские мосты, – решение, имевшее как практическую, так и символическую ценность[1325][1326].

Проведение торжеств ограничили. По-прежнему имелась острая нехватка основных продуктов питания, таких как мука и молоко. После эвакуации как минимум 500 заводов и фабрик в городе было трудно найти работу. Два миллиона москвичей покинули столицу. Многие семьи были разлучены и оказались в разных частях страны. И так было не только в Москве. Острие нацистского вторжения вонзилось в советскую территорию на глубину до 1200 километров на 1000-километровом фронте. Нацисты контролировали территорию, где проживало около 40 % населения СССР, лишив страну примерно 35 % промышленного производства. Помимо 20 500 танков, 101 000 орудий и минометов, 17 900 самолетов и более 6 млн винтовок, Красная армия также имела от 6 до 8 млн потерь в живой силе[1327][1328].

Боль была повсеместна и глубока. В далеком Ашхабаде Андрей Сахаров, недавно возобновивший свои исследования, которые сделают его одним из ведущих мировых физиков, вместе со многими другими подсчитывал цену побед Красной армии:

В эти же дни началось наше наступление под Москвой. Только когда я узнал об этом, я понял, какая тяжесть лежала на душе все последние месяцы. И в то же время, слушая длинное торжественное перечисление армий, дивизий и незнакомых мне еще фамилий генералов, застывал от мысли о тех бесчисленных живых и мертвых людях, которые скрывались за этими списками[1329].

Снятие угрозы для советской столицы было победой, закутанной в саван трагедии.

Поздно вечером 15 декабря министр иностранных дел Великобритании прибыл в Москву. Криппс (которого ради этого визита выпустили из Куйбышева) присоединился к кортежу британской делегации чуть раньше, чтобы ознакомить британскую делегацию с положением на фронте, благоприятным для Советов, и ухудшающейся ситуацией с продовольствием в столице. В полночь они выбрались на платформу, где их приветствовали яркие огни, кинокамеры, почетный караул и сам Молотов. По окончании всех формальностей они отправились через затемненный город в отель «Националь», из которого открывался вид на Красную площадь. По мнению Харви, предоставленные им комнаты были «великолепными». Кадоган отметил роскошное фортепьяно, а также то, что кран в его ванной «бьет струей безо всякой предвзятости как в ванну, так и на того, кто собирается помыться», а Иден сразу же отправился ко сну, размышляя о предстоящем важном дне[1330].

В полдень на следующий день, пока британская делегация готовилась к первой встрече Идена со Сталиным, назначенной на 19:00, их прервало резкое напоминание о том, что война еще далеко не закончена. Раздались сирены воздушной тревоги, и делегацию спешно сопроводили из отеля в недра ближайшей станции метро, которая своей отделкой напоминала дворец. Через 30 минут дали сигнал «отбой». В своей манере старого скряги Кадоган пришел к выводу, что «все это был обман, чтобы показать нам, что может произойти, если потребуется»[1331].

Гораздо большей проблемой было то, что у Идена в дипломатическом портфеле, с которым ему предстояло явиться на встречу со Сталиным, были лишь самые заурядные предложения. Советский лидер ясно дал понять, что переговоры должны привести к ощутимым результатам – прежде всего в вопросах послевоенных границ в освобожденной Европе и поставок вооружений. Криппс, сильно расстроенный отказом Лондона позволить ему участвовать в подготовке визита Идена, был в отчаянии от ничтожности британских предложений и не упустил возможности донести до Идена свою точку зрения. Помощнику Идена Харви это не понравилось. «Криппс уже влез со своей запиской относительно наших предложений. Он собирается стать настоящей головной болью, повсюду суя свой нос», – заметил он[1332]. Ограниченный указаниями Черчилля, Иден прибыл в Москву с намерением всего лишь создать общую платформу для подписания совместной англо-советской декларации о намерениях. Его пространство для маневра еще сильнее сузила телеграмма от госсекретаря США Корделла Халла, в которой тот предостерегал его от заключения «какого-либо секретного соглашения с русскими»[1333]. Несмотря на это, Криппс убедил Идена включить в проект текста «политического соглашения» о послевоенном урегулировании границ в Европе пункты, которые даже Кадоган был вынужден признать «неплохими»[1334]. Иден явно находился под впечатлением от Криппса, поэтому, несмотря на изначальное нежелание Кремля, настоял на том, что посол будет также присутствовать на встрече со Сталиным. Британский министр иностранных дел все еще надеялся, что за три дня переговоров ему удастся согласовать официальное англо-советское соглашение – пусть и не полноценный договор, что, как он знал, было невозможно без одобрения Соединенных Штатов, не говоря уже о премьер-министре.

Первая встреча с советским лидером длилась почти четыре часа и прошла хорошо. «Сталин – спокойный диктатор по своим манерам, – заметил Иден той ночью. – Никаких криков, никакой жестикуляции, так что было невозможно догадаться, что он имеет в виду и даже о чем вообще говорит до того, как давался перевод. Майский [который сопровождал делегацию с самого Лондона] был хорошим переводчиком»[1335]. Сталин изложил свою позицию четко и ясно, вручив Идену проекты двух коротких договоров – одного о военном союзе, а другого, как выразился Иден, о «совместных действиях по разрешению послевоенных вопросов в Европе, а также о том, как предотвратить новую агрессию со стороны Германии»[1336]. Он хотел, чтобы оба договора были опубликованы, но второй – отголосок пакта Молотова – Риббентропа – должен был содержать секретный протокол, определявший послевоенные европейские границы. Протокол касался именно тех взрывоопасных вопросов, которых Иден хотел избежать. План был конкретным и подробным: Советский Союз должен был восстановить свои границы 1941 года с Финляндией и Румынией, «вернуть» Балтийские государства и установить новую границу с Польшей по Линии Керзона (которая впервые была предложена министром иностранных дел Великобритании на Парижской мирной конференции в 1919 году и пролегала – с небольшими отклонениями – чуть западнее линии, тайно согласованной Молотовым и Риббентропом в 1939 году). В качестве компенсации за территориальные уступки Советскому Союзу Польша расширялась на запад, присоединяя к себе значительную часть территории Германии. Дополнительным наказанием для рейха должно было стать отторжение Рейнской области, а также, весьма возможно, и Баварии. Суверенитет других стран, оккупированных нацистами, восстанавливался в полном объеме – хотя в некоторых из них СССР получит право на размещение военных баз, а некоторые другие будут частично расчленены, а их территории переданы соседям.

Невозможно было представить, что британский министр иностранных дел поставит свою подпись под таким документом. Но некоторую общую позицию все же удалось найти. Иден дал понять, что после поражения Германия окажется под совместным военным контролем «Большой тройки» – Великобритании, Соединенных Штатов и Советского Союза. Англичане также в принципе не возражали против раздела Германии (включая создание независимых Баварии и Рейнской области). Камнем преткновения стал сам протокол. Иден попытался объяснить, что Рузвельт еще до начала операции «Барбаросса» настаивал, чтобы Черчилль воздержался от заключения «каких-либо секретных соглашений, касающихся послевоенной реорганизации Европы, не проконсультировавшись предварительно с ним»[1337]. Сталин не стал придираться. Однако – по-видимому, забыв или проигнорировав баланс сил в англо-американском тандеме, – он предложил, чтобы в тексте англо-советского договора было хотя бы признано, что СССР должен установить свои западные границы в соответствии с его проектом протокола. Иден вновь напомнил, что он может пойти на это лишь с одобрения Черчилля и при поддержке Соединенных Штатов. Сталин, кажется, его понял. К облегчению Идена, советский лидер не выразил особой