ЗНАК ВОПРОСА 2002 № 04 - Александр Сергеевич Алексеев

вполне откровенно предлагала ему свои прелести и вдобавок туго набитый денежный сундук своего супруга и назначила свидание в Церкви Благодарения, куда обещала прийти с маленькой черно-белой собачкой на руках.

Получив письмо, д’Артаньян сначала решил, что его любовница сама его написала, чтобы испытать его чувства. Он показал ей письмо, и та была очень обрадована таким проявлением верности. Не посоветовавшись с д’Артаньяном, она сама отправилась в карете на свидание вместо него и, встретив в церкви соперницу, дала понять, что ею пренебрегли. «Не то, чтобы она ей что-нибудь сказала; они не разговаривали, а если бы они это и сделали, с теми чувствами, какие они испытывали одна к другой, я убежден, беседа была бы пикантна; но она неотрывно разглядывала соперницу глазами, полными презрения, и ее глаза сказали той столько же, сколько мог это сделать язык… В довершение она оказалась у кропильницы вместе с моей новой любовницей, и эта сказала ей насмешливым тоном, дабы лучше доказать той, что она была в курсе всего — если та привела с собой свою собачонку, чтобы подыскать ей маленького муженька, то она только напрасно потрудилась; муженек, кого она ей предназначила, не нашел ее достаточно красивой даже для того, чтобы просто принять во внимание. Бедная женщина даже растерялась от таких слов, хотя обычно ее язык был довольно хорошо подвешен».

Д’Артаньян сильно укорял возлюбленную за неосмотрительный поступок, по его Дама «не была светской особой самого большого рассудка», и потому все предостережения не шли ей впрок. В итоге жена Сторонника обошла ее с тыла: чтобы поближе подобраться к сопернице, она влюбила в себя ее мужа. «Так как он не был привычен ни к подобному расточительству, ни к тому, чтобы выслушивали его любезности. все должно было показаться ему подозрительным. Но поскольку, какие бы не имелись резоны жаловаться на природу, редко кто оценивает себя по справедливости, он сделался настолько слепым по своему собственному поводу, что поверил, будто вполне заслуживает удачи, предлагавшейся ему».

К этому времени д’Артаньян уже попал в роту мушкетеров, а вскоре вместе со своим земляком Бемо по рекомендации де Тревиля поступил на службу к Мазарини. Оба мушкетера сочли свою судьбу обеспеченной, но радовались они напрасно: «далекий от предоставления нам всяческих благ, каких мы от него ждали, он употреблял нас, как гонцов, а в вознаграждение за труды распоряжался выдать нам то пятьсот экю, то сотню пистолей, а то и того меньше. Я хочу этим сказать, что если у нас и имелись чулки, то не было башмаков, особенно у Бемо; он не находил, как я, доходов в игре, и не вернул мне еще денег, которые я ему одолжил.

Однако вскоре я сделался так же беден, как и он; судьба внезапно отвернулась от меня, и я начал терять все, что имел».

Когда жена Сторонника убедилась, что достаточно привязала к себе мужа соперницы, она познакомила его с перехваченными письмами, которыми его жена обменивалась с д’Артаньяном. Он был разъярен и решил отомстить. К д’Артаньяну, который находился в армии под Амьеном, был направлен очередной наемный убийца. Но пока убийца выбирал момент, чтобы выполнить заказ, он сам попал под пулю и, смертельно раненный, признался во всем. Дюма, как мы помним, использовал этот эпизод, но заказчиком несостоявшегося убийства сделал кардинала Ришелье.

Титульный лист мемуаров д’Артаньяна

Д’Артаньян в письме сообщил любовнице о происшедшем. «Она была весьма поражена, познакомившись с содержанием письма, и, прекрасно поняв, что если ее муж пошел на такую крайность в отношении меня, ее он тоже не пощадит; она решилась его опередить. Она подкупила аптекаря, и тот за пятьдесят пистолей дал ей дозу яда. Она ловко скормила его мужу, но так как яд должен был оказать свое действие лишь мало-помалу, у него еще оставалось время поразмыслить о своей мести».

Месть эта состояла в следующем. Обманутый муж написал письмо тестю в Нормандию, где рассказал о своем несчастье; в подтверждение своих слов он переслал тестю письма его дочери к д’Артаньяну. Ей же самой он сказал, что ее отец лежит при смерти, и, чтобы не допустить захвата всего наследства сестрой, она должна немедленно отправиться в Нормандию. Дама, чей любовник находился далеко, без сожаления рассталась с отравленным мужем и выехала на родину. Однако по приезде она была неприятно поражена, застав отца в полном здравии и страшно разгневанным тем, что узнал он из письма ее мужа. В ответ на обвинения дама смело отвечала в том смысле, что, во-первых, чего же и мог ожидать от нее отец, выдав замуж за нелюбимого против ее воли, а во-вторых. муж сам виноват в случившемся, поскольку «полное отсутствие в нем деликатности устрашило бы самую добродетельную женщину». Отец несколько смягчился, но не настолько, чтобы отказаться от намерения поместить дочь в монастырь. Впрочем, в монастыре дама повела себя так умно, что аббатиса вполне уверилась в ее невиновности и написала об этом ее отцу.

Тем временем отравленный муж в полной мере почувствовал действие яда, хотя и не знал о причинах недомогания. Когда он был уже при смерти, исповедник попросил его простить жену, чтобы не умереть во зле и не погубить свою душу; супруг ответил, что дарует жене прощение — при условии, если действительно умрет. Он и в самом деле умер; жена его вышла из монастыря и вернулась в Париж, обретя полную свободу вместе с имуществом и деньгами покойного супруга.

«Когда она вот так возвратилась в Париж, — вспоминал д’Артаньян, — я счел, что ничто не мешает мне больше заходить к ней, и явился туда, как обычно. Я был так же прекрасно принят там, как и в других случаях, но когда пожелал попросить ее о тех же милостях, что прежде, она мне откровенно сказала, что времена теперь не те; если она и была безумной, то больше не хочет ею быть, но если ее милости мне были дороги, она вернет мне их, как только я пожелаю, лишь бы я захотел заслужить их, женившись на ней.

Многие на моем месте поймали бы ее на слове. Молодая, красивая и богатая, какой она уже была, она должна была стать еще богаче после смерти ее отца. Этого было более чем достаточно, чтобы соблазнить Гасконца, у кого не было ничего, кроме плаща да шпаги; но, найдя, что в мире вполне довольно рогоносцев, без неуместного увеличения их числа, я застыл столь холодный и