Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев - Андрей Борисович Шолохов

Перед Ильяллы отряд Головачева соединился с Оренбургским отрядом. Вскоре подошел и сам генерал Кауфман, приведший еще десять рот с восьмью орудиями.

6

Подвиг, за который Скобелев получил свой первый Георгиевский крест, был для него очень характерен и, пожалуй, символичен. Хотя с именем этого военачальника связано обычно представление о блестящих штурмах на белом коне, но не менее он прославился своими удачными разведками. Храбрость Михаила Дмитриевича в бою, сопряженная с огромным нервным напряжением и хладнокровием, стоит той рассудочной смелости, с которой он производил рекогносцировки.

На этот раз дело было так. В лагере Ильяллы, в нескольких десятках километров от Хивы, стоял отряд, возвратившийся из экспедиции против иомудов. В нем господствовали «бездействие, скука, жара и мухи. Мухи лезли в лицо, глаза, нос, рот, в чай и суп и в таких массах, и с таким остервенением, что ничего подобного себе и представить невозможно. Их невозможно было уничтожить ни огнем, ни мечом, ни водой, ни дымом. Вечером только и дышалось»», – вспоминал полковник В. А. Полторацкий[25].

В один из таких вечеров член только что организованной Георгиевской думы А. Д. Милютин, сын военного министра, обратился, между прочим, к Скобелеву, о заветной цели которого заслужить Георгиевский крест было всем известно, с указанием, что возможность эта у него под рукой, а он ее не использует. Скобелев вскочил. Тогда Милютин предложил ему исследовать путь, не пройденный отрядом Маркозова до колодцев Имды-Кудука, и этим разрешить очень важный для всех, а для кавказских войск в особенности, вопрос – был ли этот путь доступен движению отряда или нет. Приблизительно от Ильяллы до Имды-Кудука, судя по карте, около 150 километров степи, преодолеть которую, конечно, было чрезвычайно опасно ввиду блуждающих там отрядов иомудов. Милютин, сам участник неудачного похода Маркозова, выразил заинтересованность в расследовании этого вопроса и сумел так обосновать свое предложение, что оно всецело захватило молодого подполковника.

По словам очевидцев, Скобелев готов был немедленно кинуться на рекогносцировку, но это было не так просто. Требовалось, прежде всего получить согласие командующего. Кауфман «сначала и слышать не хотел об отпуске Скобелева, и только спустя некоторое время согласился на наши просьбы, – вспоминал Полторацкий. – С утра Скобелев летал по всем направлениям и только мельком успел сообщить, что уже был у начальства и что к вечеру все будет готово к его отъезду. У меня взял он лошадь, моего маленького серого. В ту же ночь, во время нашего ужина, послышался топот коня. Я вышел и в темноте не мог разобрать, кто остановился у нашей палатки, – и только по голосу узнал всадника. Скобелев, в туркменском костюме, высокой шапке и вооруженный с головы до ног, стоял перед нами и просил благословения на дальний путь, опасный путь… Мы вынесли ему стакан красного вина, чокнулись, он толкнул коня, и был таков. Дай ему бог успеха, но увидимся ли с ним? – подумали, вероятно, все»[26].

Было шесть часов утра 4(16) августа 1873 года, когда из русского лагеря под Змукширом выехало шестеро «туркмен». Весь лагерь сошелся провожать их. Даже сам суровый Кауфман выехал со свитой и, пожав руку одному из «туркмен», отрывисто произнес:

– Желаю возвращения, но на всякий случай прощайте! Мнимый туркмен был Скобелев. Его сопровождали казак-уралец Андрей Лысманов, преданный слуга Михаила Дмитриевича Козловский, мещанин Николай Игнатьев, остальные трое являлись настоящими туркменами и служили проводниками (Назар, Нефес-Мерген и Дурды). Верховые с четырьмя вьючными лошадьми, несшими на себе провиант и бурдюки с водою, стали углубляться в пустыни.

Лысманов и Игнатьев ехали последними; проводники находились впереди, Скобелев – между ними.

– Помоги, господи, вернуться! – набожно перекрестился Игнатьев, оборачиваясь назад, чтобы взглянуть на восходящее солнце.

– Все в руках божьих, – согласился с ним Лысманов, – только и на командира надейся тоже. Он у нас лихой – с ним не пропадешь!

Одного только боюсь, встретятся нам джигиты, сразу в нем не своего признают – сказал Игтатьев, – ишь он какой чистый, да белый.

В Скобелеве, несмотря на пестрый халат и высокую баранью шапку, действительно трудно было признать питомца безводных пустынь. Да и садился он на коня совсем не по-туркменски…

Лагерь тем временем скрылся уже из виду, во все стороны от путников расстилалась голая равнина, твердая, глинистая, потрескавшаяся от палящего зноя. Ни малейшего признака жизни не замечалось в ней. Тоска охватывала человека при одном только взгляде на эту беспредельную даль, таившую в себе неведомые опасности. Спутники Скобелева смолкли: видно, и их сердца томила тоска, мучили думы о том, что ждет их впереди… Присмирели и привычные джигиты. Пустыня и их давила своим безлюдьем. Только Михаил Дмитриевич держался бодро. Лишь брови его были нахмурены да глаза как-то особенно пристально смотрели в стлавшуюся перед ними безжизненную даль.

Вот как рассказывает об этой экспедиции Полторацкий, записавший рассказ Скобелева. «Выехав ночью, группа направилась на запад и осторожно вперед, в первый день благополучно достигла колодца, очень скудного водой, за 32 километра от нашей позиции. Скобелев измерял расстояние быстротой хода лошади и на всем пути заносил на план все, что встречал по дороге или видел по сторонам на горизонте.

На второй день проехали 37 километров. Хотя на горизонте, слева от себя, заметили несколько человек конных, но добрались до колодцев и переночевали на них без всяких происшествий. Третий переезд в 34 километра совершился благополучно; но только что напоив коней, они расположились на отдых, вдали показалась партия иомудов, направлявшаяся прямо к их колодцу. Туркмены-проводники Скобелева немедленно уложили его на землю и, накрыв кошмами, категорически потребовали от него не подавать признаков жизни и недвижимо ожидать, пока непрошеные гости не уедут в степь.

На четвертый день не видели никого. На пятом переходе встретили на перепутье пять иомудов, с которыми обменялись пустыми вопросами и разъехались без последствий. На шестой день очень большой перегон в 40 километров наши всадники совершили с великим затруднением, так как их лошади до того измучились, что последние двенадцать километров до цели им пришлось тащить их в поводу. Но на следующее утро, когда они были так далеко от возможности трагической развязки и спокойно отдыхали у Имды-Кудука, перечисляя все опасные минуты, испытанные ими на пройденном пути, едва не случилось происшествие, могущее иметь страшные последствия…

Окрепнув после продолжительного сна, спутники весело и беспечно болтали между собою на природных языках и увлеклись до того, что не обратили внимание, как молодой пастух,