Великая Отечественная. Военное детство в советской пропаганде и памяти поколения (на материалах Донбасса) - Владимир Юрьевич Носков

Таблица 1.2. Распределение количества упоминаний о несовершеннолетних в сообщениях Совинформбюро по уровню персонализации, 1941 – сер. 1944 гг. (ед.)[193]

Наиболее частые безличностные обозначения возрастной категории, особенно во множественном числе, как правило, связаны с указанием самых уязвимых категорий населения (старики, женщины, дети) как главного объекта преступлений гитлеровцев. Такое перечисление приобрело характер формулы, включалось во все основные идеолого-пропагандистские тексты как имманентно присущая фашизму характеристика. Например, в докладе 6 ноября 1942 г. И. В. Сталин обличал оккупантов: «Они насилуют и убивают гражданское население оккупированных территорий нашей страны – мужчин и женщин, детей и стариков, наших братьев и сестер»[194]. Кукрыниксы в плакате 1942 г. изобразили запряженных в повозку страдающих старика, молодую женщину и ребенка, которой правит звероподобный оккупант.

Более подробные описания, включающие возраст, семейный статус (маленькие дети, грудной ребенок, мальчики, девочки, подростки, сын, внук, сирота и др.) усиливают эмоциональное воздействие, показывают, что от рук врага страдают и гибнут дети разного пола и возраста (155 упоминаний). Ряд преступлений был связан с определенной возрастной группой – например, подростки чаще всего упоминались в сообщениях о принудительных работах и угоне в Германию.

Появление в сводках Совинформбюро полных сведений об убитых или пострадавших детях (возрасте, имени, отчестве и фамилии) связано с составлением и публикацией актов о «злодеяниях фашистских мерзавцев» (80 упоминаний). Каждое из таких сообщений уже несло в себе трагический образ, вызывало сочувствие чужому горю, часто напоминало о своем, обостряло ненависть к оккупантам. К такому приему часто обращались и корреспонденты, и писатели. В очерке И. Г. Эренбурга «Николай Владимирович – 1 года» мы видим, как, говоря бюрократическим языком, «паспортные данные» обретают силу приговора убийцам: «Разве можно жить, зная, что по земле ходят люди, которые расстреляли Давыдова Николая Владимировича одного года, младенца, крохотного Колю расстреляли и приказали занести в список?»[195]. На коротком информационном сообщении, выполняющем роль эпиграфа, основан сюжет стихотворения С. Я. Маршака о единственном уцелевшем жителе сожженного села Поповка:

Стоит белоголовый Петя

И плачет, как старик, без слез,

Три года прожил он на свете,

А что узнал и перенес!

Для формирования образа ребенка-жертвы важно было показать системность и масштаб преступлений фашистов против советских людей. В названии ноты В. М. Молотова от 27 апреля 1942 г. их определение было эмоционально усилено: «О чудовищных злодеяниях, зверствах и насилиях германских властей в оккупированных советских районах и об ответственности германских властей за эти преступления»[196]. В данном документе в юридическое поле вводилась классификация таких преступлений. Его 6 разделов имели заголовки с четким обозначением тягчайших преступлений, которые были представлены как системно присущие фашизму: ограбление населения; разрушение городов и деревень; установление рабско-крепостнического режима и увод гражданского населения «в плен», разрушение национальной культуры народов СССР, зверства и насилия над мирным населением, истребление советских военнопленных.

Сводки Совинформбюро заостряли общественное внимание на системности террора против детей, когда их возраст не только не защищал, а наоборот, провоцировал насилие. Страшен даже перечень преступлений, о которых рассказывалось на протяжении войны, на детей распространялись все виды террора (см. табл. 1.3).

В сообщениях Совинформбюро о разрушениях городов и деревень внимание обязательно обращалось на ущерб, нанесенный детской инфраструктуре (56 сообщений). Крайне тяжело на детях сказывались выселение из домов, особый режим проживания, ношение бирок, принудительный труд, голод, избиения, изнасилования, облавы, аресты. При описании массового мародерства немцев и их союзников заострялось внимание на том, что из домов выносились даже детские вещи, игрушки (71 сообщение). Принудительный угон советских граждан в Германию разрушал судьбу не только взрослых, в 22 сводках главное внимание уделялось его последствиям для детей – разлучение с родителями, массовое сиротство. Дети наравне со взрослыми гибли во время массовых расстрелов, сожжения людей (148 сообщений).

Таблица 1.3. Распределение количества сообщений Совинформбюро по основным видам преступлений против детей и детства на оккупированной территории СССР (ед.), 1941–1944 гг.

За гранью всего человеческого предстают убийства с особой жестокостью именно детей, беспричинные расправы, связанные очень часто с естественным для ребенка поведением, непониманием детьми грозящей опасности, которая могла подстеречь в любой момент без всякой видимой причины. В освещении подобных трагедий сложился своего рода канон, который в значительной степени связан, как и общая концепция, с нотой В. М. Молотова от 6 января 1942 г. Сохранившиеся черновики документа позволяют увидеть, как подбирался пример для его окончательной редакции. Поступила информация о страшных преступлениях нацистов, совершенных в период кратковременной оккупации Ростова-на-Дону в 1941 г.: расправе над 75-летним Т. Ялтаревым и его сыновьями и расстреле Вити Черевичного) за день до освобождения города. В итоговый вариант попало именно описание убийства подростка.

Первоначально в тексте присутствовало указание фамилии, имени, возраста и места проживания погибшего. В ходе редактирования был исключен домашний адрес, повторы родственных слов, сложносочиненные предложения заменены простыми. Рассказ обрел нужную лаконичность: «В Ростове на Дону ученик ремесленного училища 15-летний Витя Черевичный играл во дворе со своими голубями. В это время проходили немецкие солдаты и стали отнимать голубей. Мальчик запротестовал. Немцы взяли его и на углу 28 линии и 2-й Майской улицы расстреляли за то, что он не дал голубей. Гитлеровцы изуродовали до неузнаваемости лицо мальчика ударами каблуков»[197].

В 1941 г. вместе с передовыми частями в Ростове-на-Дону сразу же после его освобождения оказался известный фотокорреспондент М. В. Альперт. Потрясенный, он сделал несколько снимков убитого мальчика. Негативы в Москву тогда быстро доставить не удалось. Впервые фотографию убитого мальчика с мертвым голубем в руках смогли увидеть посетители на фотовыставке, проводившейся ЦК ВЛКСМ в Москве в марте 1942 г. Снимок затем был опубликован в «Известиях» вместе с очерком Л. А. Кассиля «Ироды», ведь визуальный образ по эмоциональному воздействию многократно превышает вербальный[198]. Материалы об убийстве В. Черевичного были предъявлены советскими обвинителями на Нюрнбергском процессе[199].

О силе образа погибшего мальчика с голубем в руках говорит и то, что в 1950–1960-е гг. Витю Черевичного (уточненная правильная фамилия – Черевичкин) включили в пантеон пионеров-героев, что соответствовало новым идеологическим установкам. На доме, где он жил и месте гибели установлены мемориальные доски, в его честь был воздвигнут памятник, переименован парк, названа улица в Ростове-на-Дону, а также улица в г. Снежное[200].

К образу ребенка, причина гибели которого от рук гитлеровских оккупантов «всего лишь» была связана со свойственной возрасту непосредственностью, обращались и мастера плаката. К таковым относится