Великая Отечественная. Военное детство в советской пропаганде и памяти поколения (на материалах Донбасса) - Владимир Юрьевич Носков

6 января 1942 г. были постепенно исключены все угрозы о возмездии германским властям со стороны советских государственных структур, даже убран абзац с цитатами И. В. Сталина[189]. Единственным мстителем выступает народ: «Советские люди никогда не забудут тех зверств, насилий, разрушений и оскорблений, которые причинили и причиняют мирному населению нашей страны озверелые банды немецких захватчиков, – не забудут и не простят им»[190].

Зафиксированная в нотах наркома иностранных дел СССР от 6 января идеологическая концепция чудовищных преступлений германских властей против мирного населения определила весь дальнейший формат пропагандистского образа ребенка-жертвы.

Таким образом, в начальный период Великой Отечественной войны изменения в интерпретации образа советского детства были связаны с его адаптацией к выполнению новых, несопоставимо усложнившихся функций. Тормозило этот процесс инерционное использование старых институциональных рамок. Догматическое удержание единой структуры образа советского детства вступало в острое противоречие с действительностью, ограничивало возможности пропагандистского маневра, встречало непонимание народных масс. Осознание смертельной угрозы, нависшей над государством, беспрецедентных по масштабам задач, которые нужно было решить в кратчайшие сроки, заставили советское руководство обратиться к внимательному учету настроений народа, отказаться от ряда идеологических догм, расширить возможности творческой инициативы.

Происходит пересмотр содержания элементов образа советского детства с одновременным их обособлением в тематические блоки: государственная забота о детях, трудовой вклад детей в защиту Родины, подвиги детей, военные преступления фашистов против детей и детства. При освещении государственной заботы акцент был перенесен на отдельные категории несовершеннолетних – прежде всего, членов семей военнослужащих. Ребенок перестал позиционироваться только как объект воспитания, стал высоко оцениваться труд и подвиги детей в борьбе с фашизмом. Если в 1930-е гг. забота советского государства о детстве противопоставлялась бесправию и жестокости в капиталистическом мире, то теперь в центре внимания всей советской пропаганды оказываются военные преступления фашистов против детей и детства.

Глава третья. Ключевые детские военные образы в советской пропаганде 1942 – середины 1944 гг.

К началу 1942 г. окончательно завершился переход Советского Союза на военные рельсы, в том числе – адаптация пропагандистского аппарата к новым условиям, вызванным качественными изменениями целевой аудитории. Так, были выработаны специальные подходы для работы с каждой из групп советского общества, где приоритетными являлись военнослужащие.

Начавшаяся борьба за перехват инициативы в войне, связанная с проведением Красной Армии наступательных операций, вызвала смену мотивационной направленности – лозунг «Отстоим!» постепенно заменялся «наступательными» призывами к красноармейцу. На протяжении 1942 г., когда фронт откатился до Волги, особую важность приобретала морально-политическая стойкость солдата.

По сравнению с летом 1941 г. значительно изменился и личный состав Красной Армии. Если в первые месяцы войны типичного красноармейца можно было охарактеризовать как неженатого или бездетного молодого человека, то спустя полгода костяк Вооруженных сил СССР был представлен состоявшимися семейными мужчинами, увидевшими собственными глазами последствия немецко-фашистского вторжения, в том числе гибель родных и близких.

Подобные тектонические сдвиги в советском обществе привели к усложнению функций детских образов, выдвинули на первый план мотивационные задачи. Необходимость работы с разными социальными группами, потребность осуществления пропагандистского маневра привели к тому, что образ ребенка приобрел сетевой характер, и открытость для взаимодействия с другими смысловыми конструкциями.

К началу 1942 г. сформировалось и бытовало до середины 1944 г., четыре ключевых детских образа: ребенка-жертвы, опекаемого ребенка, ребенка-труженика и сражающегося ребенка (см. рис. 1.3). Каждый из них обладал особой внутренней структурой, целевой аудиторией, пропагандистской интерпретацией. Лексически оформилось обозначение основных категорий несовершеннолетних по ряду признаков: возрастному (дети, ребята, молодежь), статусному (дошкольники, школьники, ученики), общественно-политическому (пионеры, комсомольцы). Единство образа военного детва обеспечивала гибкими смысловыми связями между ними по сетевому принципу.

Рис. 1.3. Детские военные образы в советской пропаганде, 1942 – середина 1944 гг.

3.1. Ребенок-жертва

В такой концепции среди основных пропагандистских детских образов ведущая роль принадлежала образу ребенка-жертвы, кроме того, все указанные образы детей были связаны друг с другом жертвенной интерпретацией. Образ ребенка-жертвы был одним из центральных мобилизующих образов советской пропаганды, он присутствовал во всех средствах пропаганды и в художественном творчестве: газетной периодике, политическом плакате, агитационных листовках, литературе, кинематографе.

Тема военных преступлений фашистов против детей и детства на оккупированной территории СССР с конца 1941 г. стала доминирующей в сообщениях Совинформбюро, посвященных несовершеннолетним. Всего в 1941–1945 гг. она присутствовала в 529 сводках, в то время как другим темам были посвящены только 47 сообщений были посвящены другим темам (подвигам детей, их трудовому вкладу в Победу и заботе о них). Динамика сообщений Совинформбюро о преступлениях гитлеровцев против детей и детства отражает их связь с военно-политической стратегией СССР в Великой Отечественной войне. За период 19411945 гг. такая информация присутствовала в 529 сводках (подсчеты автора). График распределения их количества по месяцам свидетельствует о прямой взаимосвязи увеличения частоты упоминаний о детях-жертвах с наступательными операциями Красной Армии и активностью партизанских отрядов (см. рис. 1.4). Не случайно, один из первых теоретиков психологических войн П. Лайнбарджер подчеркивал информационную ценность графиков упоминания тех или иных тем в средствах массовой информации для разведывательно-аналитических органов[191].

В связи с конрнаступлением Красной Армии под Москвой в декабре 1941 г. происходит значительное увеличение количества сводок, в которых рассказывалось о военных преступлениях германских вооруженных сил в отношении детей, главным образом в населенных пунктах, освобожденных в ходе наступления РККА под Москвой, значительное количество таких сообщений сохраняется во время наступательных операций РККА в январе-марте 1942 г. Для этого периода характерно освещение последствий немецкой оккупации в Подмосковье, Ростове-на-Дону, на Керченском полуострове.

Рис. 1.4. Распределение количества сообщений Совинформбюро о преступлениях против детей и детства на оккупированной территории СССР по месяцам, 1941–1944 гг. (ед.)[192]

Наибольшее количество сообщений Совинформбюро приходится на ноябрь 1942 – апрель 1943 г. – т. е. на время проведения Красной Армией наступательных операций на Дону и Кубани, прорыва блокады Ленинграда, а также институционализации партизанского движения в оккупированных регионах СССР (соответственно, с налаживанием связи и возможностью получать сведения). Иную природу имеет рост информационного потока о преступлениях гитлеровцев против несовершеннолетних во время отвода немецких войск из Ржевско-Вяземского выступа – операция «Бюффель» сопровождалась крайней жестокостью по отношению к мирному населению. Очередное увеличение количества сообщений Совинформбюро, освещающих военные преступления фашистов против детей и детства, отмечалось в октябре-декабре 1943 г. На этот период приходится успешное форсирование Красной Армией р. Днепр, освобождение Киева и части Правобережья.

В сообщениях Совинформбюро о фашистских военных преступлениях используется несколько уровней персонализации образа ребенка-жертвы: от общего обозначения (дети, ребенок) – к указанию более подробных сведений о пострадавших от врага и, наконец, – полное