Тварь. Графские развалины - Виктор Павлович Точинов

начинают вспоминать о них уже без восхищения, не глядя на тебя как на героя и полубога — с какой-то ноткой снисхождения, как о забавах ушедшего детства, и, покурив вместе и повспоминав былое, куда-то спешат по своим делам, в которых тебе не осталось места... А за звание Первого Парня уже бьются молодые, вчерашние сопляки, считавшие за честь сбегать для тебя в сельмаг за пачкой сигарет, а теперь — заматеревшие волчата с подросшими клыками...

И девчонки-подружки, повзрослевшие и кое-что уже понявшие в жизни, не мечтают сесть к тебе за спину на сидение старой “Явы” (длинные волосы развеваются из-под потертого шлема, сквозь кожу куртки чувствуется прильнувшая к спине упругая девичья грудь — и даже не знаешь, что возбуждает больше: это ощущение или пьянящий азарт гонки по ночному шоссе) — как средство передвижения девчонок куда больше начали привлекать “мерседесы” или, на худой конец, “жигули” последней модели...

А мать, когда рассеивается сладкий дурман шумно отпразднованного возвращения из армии, все чаще намекает, что неплохо бы устроиться на работу — и выясняется, что придется вставать к деревообрабатывающему станку на местной фабрике спортинвентаря, поднимаясь в шесть утра каждый божий день по мерзкому звону будильника, и вытачивать до одурения перекладины для шведских стенок, и кии для бильярда — другой работы нет, а какая есть — не возьмут. Сам ведь, парень, выбирал профессию? — да кто же думал, что этим придется действительно заниматься, что это надолго, может навсегда, — просто тогда вконец осточертела школа и дуры-училки, а в ту путягу ходили старшие кореша, крутые парни (куда ж они подевались?), с которыми так клево оттягивался, закосив занятия — первый стакан, первая сигарета, первый мажущий помадой поцелуй с разбитной девчонкой, про которую говорят, что ее — можно...

Где все это? Ушло, исчезло, развеялось, хотя и много, очень много лет спустя поседелые дружки будут вспоминать: “Игорёха-то? Да-а, первый парень был на деревне...”

...Но в то лето Динамит ни о чем подобном не задумывался.

Он был в расцвете своих девятнадцати лет (осенью заканчивалась пэтэушная отсрочка от армии) и в зените своей славы — был, когда закадычный друг-приятель Пашка-Козырь произнес равнодушно, как бы между прочим, одну фразу.

Фраза изменила всё. И для самого Пашки, и для Динамита, и для многих других, — и не только на то лето, но и на долгие годы вперед.

Динамит всего этого не знал, и о большей части последовавших событий не узнал никогда.

Потому что жить ему оставалось меньше недели.

Глава 2

27 мая, вторник, ночь, утро, день

1.

Он не знал, отчего проснулся — но не сам по себе, это точно. Была какая-то причина, какой-то внешний толчок, вырвавший его из сна без сновидений.

Кравцов открыл глаза и не понял: где он? что с ним?

Темнота вокруг казалась чужой, незнакомой. Не пробивалась сквозь шторы ставшая привычной за годы полоска света от уличного фонаря, не слышалось столь же привычное тиканье настенных часов. Вместо него доносилось слабое журчание.

Через секунду-другую Кравцов вспомнил всё — он спит в вагончике, в “Графской Славянке”, первая ночь на новом месте... Но что-то все равно было не так.

Он поднялся, подошел к двери — понадобилось для этого ровно два шага. И пока Кравцов их делал, чувство: всё не так! — усилилось.

Пошарил рукой справа от двери, потом слева, нащупал выключатель. Щелчок — темнота вокруг осталась прежней. Журчащие звуки стали громче. Кравцов щелкнул выключателем еще два раза, на что-то надеясь, — с тем же результатом.

Отключено электричество. Странно, Пашка говорил: со светом в Спасовке, слава Чубайсу, проблемы крайне редки... И что тут, черт возьми, так журчит?

Он толкнул дверь, — и она, и стена, по которой перед этим шарил Кравцов, отчего-то показались неправильными. Шагнул в крохотный коридорчик. Босые ноги сразу угодили во что-то мокрое и холодное. Журчало теперь, казалось, над самым ухом.

Прошел ливень? И каким-то образом затекла вода? Ерунда, вагончик снят с шасси и стоит слишком высоко, никак дождевой воде сюда не попасть. Значит, что-то иное...

Он нагнулся, макнул пальцы в лужу под ногами, поднес к лицу. Ничем особенным не пахло. Вроде вода... Ладно, сначала свет, потом все остальное.

Должны же быть тут где-то свечи, но искать их ощупью, не зная, где лежат — не вариант. Фонаря нет. Зажигалка? Пожалуй, больше ничего не остается...

Он дернулся было обратно, взять зажигалку, — и остановился, вспомнив. Аварийное освещение! Пашка говорил — питается от того же аккумулятора, что и сигнализация.

Кравцов приподнял лист обшивки, дернул тумблер на пульте. Свет загорелся — точнее, едва затеплился. Две крохотные лампочки — в коридорчике и в бригадирской — превратили непроглядную тьму в мутный сумрак.

Читать при этом свете было бы невозможно, но источник журчания Кравцов разглядел. И оторопел.

Из-за двери лилась вода! Не под дверь — отовсюду! Проникала через почти незаметные щели у косяков, у притолоки, и сбегала вниз, пополняя растущую под ногами лужу. Очень быстро растущую. Сквозь скважину замка била — именно била, не сочилась, не капала — настоящая струйка, напоминая странную пародию на известный фонтан “Писающий мальчик”. Падая в лужу, струя издавала то самое, услышанное Кравцовым, журчание...

Что за чертовщина?! Наводнение?! На холме?!

Он машинально опустил глаза, чтобы оценить скорость подъема воды — и понял, что за неправильность встревожила его чуть раньше, еще в темноте. Пол стал не горизонтальным! Наклон казался невелик, градусов пять, самое большее. Но вся вода собиралась у дальней от его ложа стены. Вот почему стена, отклонившаяся от вертикали, показалась даже на ощупь какой-то не такой...

Кравцов бросился обратно в бригадирскую, отдернул занавески, — уже догадываясь, что увидит. Сквозь щелки окна тоже сочилось — ручейки сбегали по полу к порожку, образовав на линолеуме другую лужу, небольшую. А за стеклом... За стеклом виднелось лицо — бледное, искаженное — лишь через несколько секунд Кравцов узнал собственное отражение.

Он прижался к окну, прикрываясь ладонями от света лампочки-лилипутки — и увидел.

Увидел что-то вроде густого коричневатого тумана — частицы его двигались в хаотичном танце, изредка среди них попадались какие-то более крупные соринки...

ЗА ОКНОМ БЫЛА ВОДА. МУТНАЯ ВОДА.

Карстовый провал, — понял Кравцов внезапно. Еще один карстовый провал. Воды подземного озера в другом месте подмыли свод громадного резервуара — и на дне просевшей воронки оказались и графские руины, и липы старого парка, и эксклюзивные Пашины