Тварь. Графские развалины - Виктор Павлович Точинов

И он, Кравцов.

Внезапно стало трудно дышать. Воздуха не хватало. Он пытался широко раскрытым ртом ухватить исчезающий кислород... Клаустрофобия — понял Кравцов, такое с ним случилось один раз в жизни, в третьем классе, когда застрял между этажами лифт — освещенный точно такой же еле живой лампочкой. Забытый детский ужас выполз из дальних закоулков памяти.

Мысли метались: конец... стеклопакеты пока выдержат... и воздух может остаться, скопится под потолком... и что — медленная смерть от удушья... спасатели?.. да какие тут, к чертям, спасатели... разве что “тревожная кнопка”?... но пройдет ли сигнал сквозь толщу воды?...

За стеклом, на которое он продолжал оцепенело смотреть, почудилось какое-то движение. Кравцов вгляделся. Темный силуэт медленно выплывал из коричневого тумана — и оказался рыбиной, здоровой, толстобрюхой, карасем или карпом... Торпедовский пруд тоже затянуло, понял Кравцов. Рыбина почти уткнулась мордой в стекло, жаберные крышки медленно приоткрывались и закрывались. Не моргающий глаз смотрел тупо и равнодушно. Потом рыба сделала неуловимое движение хвостом и исчезла.

Кравцов провел рукой по лицу, стирая холодный пот. Он понял.

ЭТО СОН. ПРОСТО СОН.

Надо проснуться — и всё. Крепко закрыв глаза, он сказал вслух: “Просыпаюсь!” — и снова открыл их.

Не изменилось ничего. Так же — или сильнее? — журчала вода. Так же клубился за окном коричневый туман.

Кравцов поднес левую руку ко рту и сильно стиснул мякоть ладони зубами. Боль пришла, настоящая, резкая, — но кошмар не развеялся.

Зато утихла паника и вернулась способность спокойно и трезво мыслить.

Не бывает такого, сказал себя Кравцов. Не потому, что не бывает никогда, — в жизни всякое случается — а потому, что противоречит элементарным физическим законам. Вагончик деревянный, лишь снаружи обшит кровельным железом. Плавучесть у него наверняка положительная. На временный фундамент он поставлен краном. Если закон Архимеда до сих пор действует, то при подобном катаклизме временное жилище Кравцова просто обязано было всплыть. Всплыть и покачиваться сейчас на поверхности возникшего водоема. Другое дело, если имелась бы жесткая связь, скажем, с вбитыми в землю сваями — но чего нет, того нет.

Понимание абсурдности и невозможности происходящего ничего в нем, происходящем, не изменило. Вода продолжала прибывать. Тусклый свет мигнул — но загорелся снова. Как показалось Кравцову — еще более тускло.

Задыхаться или тонуть не хотелось. Даже во сне.

Мы часто завидуем легкой смерти умерших во сне, подумал Кравцов. Говорим: счастливый, не мучился, заснул — и не проснулся. Возможно, это ошибка. Кто знает, что за кошмарные вещи творились с теми уснувшими в мире их сновидений, — и почему они на самом деле не проснулись...

К тому же всегда существовала крохотная вероятность просчета. Он мог что-то не учесть — что-то очень маловероятное. Например, полуметровый слой свинца под полом — говорят, именно такой вагон-неваляшку построили для императорской семьи после крушения на станции Борки.

Надо выбираться, понял Кравцов. Сон это, или дикая явь, — надо выбираться. Но как?

Выход оставался один. Набрать побольше воздуха, распахнуть дверь, подождать, пока вода заполнит вагончик и встречный поток ослабеет — и плыть к поверхности.

Для сна — вполне реальный способ. Наяву — если и не зацепишься за что-то, выплывая, и не захлебнешься, — то кессонная болезнь при мало-мальски приличной глубине обеспечена. Но выбирать не из чего.

Он отодвинул засов, глубоко подышал, вентилируя легкие, насыщая кровь кислородом. Набрал полную грудь воздуха — и толкнул дверь. Она не дрогнула. Навалился плечом — тот же эффект. Вода под ногами дошла до щиколоток...

Все правильно. Наружное давление слишком сильно. Кошмарный сон оставался логичным. И неправдоподобно — для сна — точным в деталях.

Значит, окно. Достаточно стеклу чуть треснуть — и давление довершит всё само. Кравцов вернулся в бригадирскую. Поискал взглядом, чем шарахнуть по стеклу. Ничего подходящего... Ладно, во сне сойдет и кулак.

Он помедлил, в последний раз пытаясь проснуться без занятий подводным плаванием.

Потом обмотал кулак полотенцем — и с размаху ударил...

...Теперь он понял сразу, отчего проснулся — от резкой боли в правой кисти.

Вспоминать: где он? что с ним? — не пришлось, кошмарный сон стоял перед глазами. По всему судя, только что — еще не проснувшись — Кравцов от души саданул кулаком по стенке...

Было темно. Остатки сна рассеивались, становились воспоминанием — но какая-то деталь кошмара упорно продолжала оставаться здесь...

Журчание!!!

Кравцов застонал. Опять??!! Всё по кругу??!!

Вскочил, бросился к двери, снова стал искать выключатель, и снова поначалу не с той стороны — дежа-вю! — нашел, щелкнул клавишей...

Свет загорелся. Нормальный, достаточно яркий свет круглого плафона под потолком. Но журчание никуда не исчезло.

Кравцов опасливо выглянул в коридор. Лужи не было. Замочная скважина не изображала “Писающего мальчика”. Журчание, похоже, доносилось из кухоньки.

Он прошел туда, включил свет. Из крана текла тоненькая струйка — чуть отошла прокладка, не иначе. Кравцов туго завернул его — струйка исчезла. Воду следовало экономить — водопровода тут не имелось, на стене висел двухсотлитровый плоский бак из нержавейки.

Он глянул на часы — половина третьего. Спать расхотелось совершенно. Он прошел в дальнюю комнату, присел на край “траходрома”, закурил. И подумал, что если вдруг подобные — до жути похожие на действительность — сны будут здесь повторяться, то семь тысяч при почти полном отсутствии обязанностей не покажутся таким уж подарком... И реальных выходов останется два. Либо выпивать на сон грядущий бутылку водки, страхуясь от сновидений. Либо спать днем — где-то в ином месте. А ночью сторожить, бодрствуя. От скуки можно будет чем-нибудь заняться. Пойти полюбоваться луной на графских развалинах, например. Только стоит надеть на голову строительную каску, памятуя о печальной судьбе Вали Пинегина.

Остановитесь, товарищ писатель, — оборвал он сам себя. Уймите писательское воображение. Хватит выстраивать сюжет для нового триллера из случайного сна и никак с ним не связанной текучки среди сторожей...

Боль в отбитом правом кулаке помаленьку слабела, и Кравцов почувствовал то, что она, боль, раньше не позволяла заметить — что и с левой кистью не совсем всё в порядке. Он взглянул на ладонь.

На мякоти виднелась дуга из красных вмятинок.

След его зубов.

2.

Уснуть он смог лишь засветло. И проспал почти до полудня — без каких-либо сновидений.

Разбудило пиликанье мобильника. Звонила Танюшка.

— Папка, привет! Ну как ты там на новом месте?

— Нормально, — ответил Кравцов заспанным голосом. Не рассказывать же дочери о ночном кошмаре, в самом деле.

Танюшка тараторила дальше, похоже, не услышав