Лехаим! - Виталий Мелик-Карамов

четверти от подоконника было замазано белой краской. Наверху в оставшуюся щель заглядывало в кабинет бледное майское небо. Внутрь комнаты долетали трамвайное дребезжание, редкие всхлипы клаксонов, мощные удары от вбивающего сваи копра, что означало – окно выходит на Лубянку, где строится метро.

– Передайте свой паспорт сотруднику справа, – услышал Моня голос чревовещателя, поскольку смуглый рта не открывал.

– Это для пропуска в Кремль, – догадался Моня, протягивая синюю книжицу с американским орлом белобрысому. Тот от нетерпения буквально выхватил у Мони паспорт.

– Зачем вам в Кремль? – смуглый так удивился, что произнес эту фразу нормально.

– Товарищ Раковский объявил, что меня ожидает вручение ордена, – гордо сообщил Моня.

– Пока вы добирались из Парижа до Москвы, ситуация с наградой изменилась. Так что орден временно отменяется. Распишитесь в получении советского паспорта и ордера на квартиру. Пока поживете на родине.

Блондин с невероятной скоростью подсунул Моне листок бумаги, одновременно обмакнув перо в чернильницу, и тут же выложил еще один лист, весь в штампах и круглых печатях.

– Извините! – Моня, которому никто не предлагал сесть, пододвинул к себе стул, стоящий у стола «стажера», и уселся на него, положив высоко, по-американски, ногу на ногу…

– Не извиню! – сказал смуглый. Наклонившись, он оперся на край стола и, спокойно отжавшись, сделал стойку. Теперь он смотрел на Моню, скосив глаза, в перевернутом виде.

– Но у меня в Париже остались жена и ребенок, что я им скажу?

– Можете пригласить их жить в Советский Союз.

– Но я сам не хочу здесь жить! – сказал обалдевший Моня.

Он не успел закончить фразу, как короткий и резкий удар в скулу от вскочившего со стула «стажера» свалил его.

– Моисей Соломонович! – по-прежнему стоя на руках и вытянув к потолку носки начищенных сапог, примирительным тоном заговорил смуглый. – Вы же неглупый человек, я бы даже сказал, очень умный. Вам дают комнату, причем на Арбате. Мы вас устроим на работу по специальности, вы станете полноценным гражданином первого в мире государства рабочих и крестьян.

– А иначе?

– Разве надо объяснять?

– И что же от меня требуется? – спросил Моня, потирая щеку и вновь усаживаясь на стул.

– Ничего. Честно работаете, приносите максимальную пользу молодой республике. – Смуглый прыгнул со стола на пол в середину кабинета, сделав обратное сальто.

– Это все?

– Все.

– Я буду жаловаться.

Повторный удар вновь сбил Моню со стула.

– Куда? – спросил смуглый, наклонившись над Моней. – Куда ты будешь жаловаться, жид пархатый?

Непонятно кем вызванный вдруг в комнате появился сопровождающий. Он подхватил Моню и потащил его за дверь.

– Бумаги его забери, – наконец открыл рот «стажер».

Эпизод 12

Октябрь 1928 года

Москва. Визит к родственникам

Моня стоял у массивной входной двери с белой эмалированной табличкой, на которой черной вязью было выписано: «Файбисович Самуил Аронович. Врач-гинеколог. Прием ежедневно с 19:00 до 21:00».

Моня переложил коробку с тортом в левую руку, правой поправил фетровую шляпу, передернул плечами под голубым габардиновым плащом и нажал на торчащую белую кнопку звонка.

Дверь распахнулась. На пороге стояла толстая румяная девица с косой, уложенной бубликом на голове.

– Ой! – искренне удивилась она. – Вы к доктору?

– Я родственник, – коротко обозначил себя Моня.

– Чей родственник? – захлопала ресницами домработница.

– Дохтура, – передразнивая ее, сказал Моня и без приглашения перешагнул порог.

– Родственник ваш объявился! – повернувшись в глубину квартиры, закричала девица.

…За столом, над которым висел огромный шелковый абажур, напротив Мони сидели тетя Хана и тетя Белла, за их спинами вышагивал полный, с бородкой-эспаньолкой, в очках с золотой оправой молодой доктор Файбисович, в котором невозможно было узнать противного малолетку. Вокруг стола накручивал круги на трехколесном велосипеде очередной Файбисович-младший, точная копия отца, в том же детском возрасте. В гостиной стояла кровать с раскрытой ширмой. На кровати лежала одетая еще не старая дама – это была старшая сестра Дора. На ковре за ней висела обрамленная фотография «Ленин и Сталин в Горках» и рядом черная тарелка репродуктора.

Вошла домработница, та крепкая девица, что открыла Моне дверь. В руках она держала поднос и водрузила с него на стол нарезанный дольками торт-полено «Сказка», первый советский общедоступный десерт. Файбисович-младший замер, сделав на него стойку, как легавая собака на дичь.

Сестры, как позже выяснилось, уже покойного доктора Арона Файбисовича, они же тетки Самуила Белла и Хана сидели с прямыми спинами.

– Кто же остался в лавке? – пошутил Моня, но шутка ни на кого не произвела впечатления.

– Моня, ты получил диплом из университета? – спросила из кровати Дора.

– Не успел, Дора…

– Мужчина без верхнего образования – не мужчина, а скотина, – резюмировала Дора и, потеряв всякий интерес к разговору, повернулась к стене.

Моня смущенно засмеялся.

– Ты, говорят, женился на гойке? – хором спросили Белла и Хана.

– Она англичанка, но…

– Белла, Хана, а кто такая гойка? – влез любознательный дошкольник.

Тетки от него отмахнулись, они ждали продолжения.

– …выросла в Париже, мать у нее француженка, – продолжил Моня.

Тетки переглянулись.

– Ясно, – резюмировали они. – Будет все то же самое, что и у Арона…

– Кстати, как он? – поинтересовался Моня.

– Папа умер в двадцать втором от дизентерии, – ответил Самуил.

– Разве его вторая жена – француженка? – удивился Моня.

Молодой доктор Файбисович пожал плечами.

– Ха, – сказали в один голос тетушки, – если бы француженка. Урожденная мещанка из Воронежской губернии. Она попортила кровь брату, а потом сбежала с первым попавшимся комиссаром бороться с басмачами.

– Запомни, Моня, – наставительно сказала тетя Белла, – если у тебя жена не еврейка, рано или поздно она назовет тебя жидом.

– У французов нет такого слова, как и у англичан, – парировал Моня.

– Скажет на русском, – утвердительно закончила тетя Хана.

Файбисович-младший подъехал к домработнице.

– Аня, а ты гойка?

– Нет, Арончик, я Морозова, – ответила пунцовая Аня, стоявшая все это время у входа в гостиную. Потом резко повернулась и исчезла. На кухне загрохотали кастрюли. Следом за ней на кухню ринулся и доктор.

Суровая Дора всунула штепсель в розетку. Черная тарелка загрохотала: «Мы – красная кавалерия, и про нас…»

Дора стала поочередно поднимать на кровати то ноги, то руки.

– Что с ней? – испуганно спросил Моня.

– Так, – махнули руками тетки, – зарядку делает…

Дора четко в ритм песни произнесла: «Не человек, а скотина», – и развернула к стенке фото улыбающихся вождей на скамейке. С обратной стороны рамки оказалась вставлена фотография бородатого старика в шляпе с широкими полями, сидящего в Горках рядом с Лениным в той же позе, что и Сталин на классическом снимке.

– Это кто? – изумился Моня.

– Так, – сказала Белла, – Хана сделала фотомонтаж. Это наш и твой дедушка Моисей. Дора считает, что если придут за Самуилом, это его спасет.

Появилась с самоваром Аннушка. За ней нес поднос с чашками доктор.

Все сосредоточенно пили чай. Домработница сидела как гувернантка при наследнике, который весь был вымазан в креме от уха до уха. Дорвался.

– Кем ты будешь, когда вырастешь? – спросил Моня у малыша.

– Ётчиком, – с полным ртом ответил наследник.

– Чтобы спасать экипаж дирижабля «Италия»? Команду Умберто Нобиле?

– Зачем? – не отрывая глаз от тарелки, спросил Арон. – Я буду етчиком морским.

Теперь удивился Моня.

– Буду жить на курорте и каждый день ходить на пляж, а зарплата будет большая, – наследник для наглядности развел руками и вновь с головой погрузился в торт.

– Ну ты и еврей, Арон, – заметил Моня.

– Угу, – кивнул будущий южный пилот.

Наконец Белла не выдержала.

– Кстати, о Нобеле, о твоем Нобеле. Как он, как его братья? – доверительным шепотом спросила она.

– Я откуда знаю, – ответил Моня.

– Моня, азохн вей, здесь все свои. Все в курсе, что ты занимался его имуществом.

– Да, – сказал Моня, – занимался десять лет назад. Ты думаешь, он все еще меня приглашает с ним пообедать? Он моего имени не помнит.

– Не надо так нервничать, – заметила тетя Хана. – Не хочешь говорить, где деньги, так