Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

самые сладкие за лето, эти фрукты, мокро блестели в гигантской бирюзовой миске — ну точь-в-точь как угощение в какой-нибудь сказке, которое чуть что, испаряется без следа, а на его месте появляется какое-нибудь чудище. Мы ели их и чувствовали, какая нас обуревает беспечность, и не позволяли себе сожалеть о потраченных деньгах, — так весело было нам, и даже мне, сидеть в саду в плетеных креслах и объедаться черешней, и понимать, что до вечера еще только одного из самых первых июньских дней далеко, так далеко… Кто знает, почему вся эта летняя чепуха — солнце, свободное время, всякая еда — так привязывает друг к другу людей, что потом и не развяжешься никак. Хорошо, что теперь я ученый и меня всем этим с толку не собьешь.

А дорога была, конечно была, просто я забыл. Я привозил по ней все необходимое, когда еще строил дом и заполнял кладовую; я был одним из тех, кто сидит в самом нутре у этих жутких штуковин, автомобилей, и кто носится туда-сюда и поднимает весь этот кошмарный шум. Моя машина будила на дороге ветер, из-под колес летели мелкие желтые березовые листочки, а потом, когда она уже скрывалась за поворотом, снова ложились на землю, на влажные следы от шин. Я вспомнил, как что-то уютно гремело в багажнике, пока машина грузно переваливалась по ухабистой весенней дороге, застревая колесами в ямах, наполненных талой водой, которая становилась золотистой в вечерних солнечных лучах, — машина была до отказа набита то коробками с гвоздями, то обоями и банками с краской, то мешками с гречкой и сушеным горохом, то жестянками с консервами, то ящиками с книгами. А потом, когда дом был достроен, я приучился ходить пешком и думать забыл обо всех дорогах на свете. Сколько колючего бурьяна выросло с тех пор по обочинам и сколько новых ям появилось в колеях! Жаль, что дорога не исчезла совсем прежде, чем я ее увидел — но ведь она исчезнет, непременно исчезнет, просто нужно еще немножко подождать. Я остался доволен тем, как быстро мне все это стало безразлично.

Я вернулся в дом, снял с полки заварочный чайник и стал укладывать в него собранную мяту. Ходить по дому приходилось осторожно — всюду, куда светило полуденное солнце, Лидия расстелила молочно-прозрачную чертежную бумагу, которая издавала какой-то небумажный, оглушительный стеклянный хруст, стоило к ней прикоснуться, и разложила на ней яблоки, нарезанные дольками. Яблоки чернели на солнце, желтели, краснели, сморщивались, и, когда они совсем высыхали, Лидия насыпала их в трехлитровые банки, и банки выставляла на печку. И все равно яблоки не кончались и не кончались. Сушеными яблоками были набиты карманы у всех: в моем зеленом стеганом пуховике, в пестрой хлопковой накидке Анни с голубой бахромой, в полосатом халате Профессора и в кожаной куртке Ланцелота, и все без конца доставали их оттуда и грызли, перебивая себе аппетит. Яблоки кололи язык и почему-то не надоедали. Те, что не влезали в банки, Лидия собирала на нитку и развешивала над столом, как праздничные гирлянды. И все равно яблоки не кончались и не кончались. До сих пор у меня в карманах остались яблочные крошки, и я все никак не могу найти способ их оттуда вытравить: карманы-то не выворачиваются как назло.

Я взял чашку с чаем и понес к себе, и на лестнице услышал, как пошел дождь — медленный, холодный, неожиданный осенний дождь, которому обрадуется Анни в своей маленькой комнатке с окном во всю стену и от которого опять разболится Ланцелотова нога. Я постучал в его дверь и громко сказал:

— Все таблетки я переложил в нижний ящик в кухне, анальгин с аспирином тоже, так что не буди никого среди ночи!

— Ладно, ладно, — проворчал он в ответ из-за двери. — Иди себе куда шел.

В моей комнате горела одна лампа, а от дождя ее свет на подоконнике дрожал и расплывался, и от этого она становилась похожа на какой-нибудь встрепанный осенний цветок — на астру или на хризантему. В глубине леса поднялся такой мерный, могучий гул, что сердце даже ощутило в нем родственность.

Утром я как раз жарил омлет и гренки, как вдруг выходит ко мне Анни и говорит:

— Бросай это все, пойдем со мной.

Я отвлекся на нее, и раскаленное масло брызнуло мне со сковородки на локоть. Я поморщился.

— И нечего строить мне такие рожи. Говорю, выключай газ и пошли, я тебе покажу кое-что существенное.

Я смотрел на нее и думал о том дне, когда она пришла. В этом своем красном дождевике, в длинной темно-зеленой юбке, которая вся насквозь промокла в высокой траве на лугу, липко обмоталась вокруг ее ног, и к мокрому подолу пристали голубые лепестки цикория, желтые лепестки лютиков, какая-то фиолетовая пыльца, наверное, от полыни, и в складках ткани прыгали кузнечики. Дождевик не защищал ее от воды, и она раскрыла над головой черный мужской зонт, а ветер чуть не вырвал его у нее из рук, и ей пришлось ухватиться за него обеими руками, а трава вокруг все гнулась и гнулась под тяжестью капель, и шелестела, и неуловимо меняла цвет, как перламутровая. Анни было так трудно идти против ветра, но она все равно пришла, пришла ко мне в дом, как будто знала заранее, куда именно нужно идти. Разве это не поразительно?

— Лидия, дожарь, пожалуйста, омлет, — крикнул я в Круглую комнату. — Тут чуть-чуть осталось.

Воздух в Круглой комнате был насквозь пронизан косыми солнечными лучами густого абрикосового цвета, и я не разглядел толком, там ли вообще Лидия. Но какая разница? Я сдернул с плеча клетчатое полотенце, положил рядом с плитой и пошел следом за Анни. Она убрала свои короткие светлые волосы в хвост, некрасиво сгорбилась от холода под накидкой с голубой бахромой и почти всю дорогу рассеянно грызла сушеный яблочный ломтик.

Она провела меня через лес, через выцветшее коричневое поле, заставила вскарабкаться на какой-то высоченный холм и за все время не проронила ни слова. На вершине холма она постелила свою накидку, уселась на нее и говорит очень серьезно:

— А летом здесь был пруд пруди земляники. Ползаешь по земле с голыми коленками и изо всех сил стараешься не попасть ладонью в муравейник, но все-таки ползаешь, потому что ее видимо-невидимо. И она слаще — ближе ведь к солнцу.

И почему ее вечно тянет в эти бесполезные воспоминания о лете?

— Откуда тебе знать, — пожимаю я плечами. — Тебя тогда здесь еще