Время скитальцев - Мария Чернышова

больного нельзя выпускать на открытое пространство, пытались ограничить его свободу. Восемь из десятка гулен при попытке прервать дорогу в никуда впадали в дикую ярость и начинали убивать все живое вокруг. Безумец становился зверем.

В Века без Луны вспышка «ржавого безумия» прокатилась по всей Тормаре от Греард до моря. «Шли» целые деревни и городки. Кровь и смерть Колесом Бездны катились по дорогам. Все чаще встречались свидетельства, что пошедшие начали пить кровь жертв. Некоторые безумцы от этого погибали, но большинство наоборот обретали жизненные силы на продолжение пути и даже некоторое подобие утраченного рассудка — они становились изворотливее и стремились ускользнуть от преследования.

Одно за другим тогдашние государства полуострова, спасаясь от страшной заразы, принимали позорный и жуткий закон: любой пораженный «ржавым безумием» должен быть убит на месте.

Мир покатился в пропасть, а потом болезнь внезапно словно сама собой пошла на спад, и законы со временем смягчили, разрешив лекарям все же на свой страх и риск пытаться исцелять «тихих гулен». И, видят Благие, лекари пытались, но без толку. «Гулены» все так же одержимо пытались вырваться на волю и либо умирали в заточении, либо заражали или расправлялись с теми, кто пытался помочь. Ни одного случая исцеления. Ни единой надежды. Лишь отчаяние и смерть.

Приметы пошедшего, словно признаки некоего демона, и по сей день фламины заучивали с детворой наравне с молитвами Благим.

«Аще лик ровно ржой изъеденный, аще очи ровно угли горящие, аще испарина на челе, аще немота, аще забвение себя и мира, аще тяга идти неодолимая есть сие гибель ржавая».

Пожалуй, законы против «ржавого безумия» были тем единственным, что скрепляло герцогства Тормары. Менялись правители, города грызлись меж собой, заключая и расторгая союзы, но законы против «гулен» были едины и неизменны. Убей пошедшего, чьи руки уже обагрены кровью, ибо смерть уже убившего «ржавого безумца» — зло неизбежное. Ибо иначе он убьет тебя.

Кошмарный сон любого тормарского врача, потому что лекарь, встретившийся с этим злом и явственно опознавший гулену, обязан был возглавить борьбу. Сбежавший и уклонившийся лишался лекарского знака, права практиковать и записывался в Реестр Отступников Виорентийской Школы, Фортьезского Магистериума, Метофийского Братства и полдюжины других мелких медицинских школ, как предатель и трус.

Эрме так надеялась никогда не встретиться с этим злом. Благие до поры миловали. Она еще ни разу не видела живого пошедшего. Только посмертные слепки в Школе да цветные рисунки в учебнике. В последние лет двадцать вспышки были редки и кратки. Вот Фернан Руджери говорил, что в молодости дважды сталкивался с болезнью лично и еще дважды выезжал на расследования последствий. Однако он, обычно щедро делившийся с Эрме подробностями случаев из своей обширной практики, здесь ограничивался кратким: «сделал, что мог, а мог я мало».

Эрме могла лишь предполагать, что ожидает там, за поворотом усаженной липами аллеи.

Но одно было яснее ясного — ничего доброго.

Липовая аллея оказалась неожиданно длинной. Они двигались неторопливой рысью, озираясь по сторонам и всякий миг готовясь к нападению. Но до времени все было спокойно, лишь деревья шелестели тяжелой запыленной листвой.

Липам полагалось цвести, но жара убила и цветы, и медовый аромат.

Первым знаком был труп собаки. Беспородная черно-белая псина валялась в пыли, выставив неестественно заломленные лапы. Кровь из разорванного горла темной лужей растеклась вокруг, впитавшись в дорожную пыль. Над собакой уже вовсю вились жирные зеленые мухи.

Ройтер, вскинувший было кулак, опустил его.

— Собака-то почему? Неужто так голоден был? — хрипло спросил Эбберг.

— Может, выла?

— Ему все равно, — сказала Эрме. — Собака, кошка, человек — любая живая тварь…

Она смотрела в сжатую в предсмертном оскале пасть и вдруг поняла, что еще чуть-чуть — и повернет назад. Опозорится на весь белый свет.

— Капитан…

— Ройтер, что встал? Мертвой псины испугался? — рявкнул Крамер, и Стефан резко послал коня вперед, словно разрывая вязкую паутину.

Блудница косилась на падаль, нервно прядая ушами.

— Надо, красавица, — прошептала Эрме, наклоняясь к голове кобылы и ласково глядя ее по шее. — Надо.

Больше всего Эрме боялась, что они опоздали, и деревня полна «гулен». Что делать тогда? Убираться прочь, дожидаясь подкрепления, а после ставить заграждения и отстреливать из арбалета каждого, кто попытается прорваться? Каждого мужчину, женщину, ребенка, ветхую старуху, ибо будет ужене понять, кто «тихий», а кто нет?

Благие, не допустите! Если суждено пролиться крови, пусть это будет малая кровь.

И потому, когда дорога вырвалась из аллеи и свернула к домам, и Эрме различила гул голосов, она возблагодарила Благую Инфарис со всей страстью. В деревне были живые люди. И не просто были — они орали, спорили и ругались.

Словом, делали все то, что свойственно нормальным людям.

Ройтер тоже услышал голоса. Приободренный звуками брани, он пришпорил коня, и они бодрой рысью ворвались на пыльную деревенскую улицу и пронеслись по ней, распугивая кур, навстречу группе людей, гудевшей неподалеку от одного из домов — здания в два этажа, выступавшего из зарослей желтой акации.

Завидев всадников, толпа прекратила ор и вопли. Люди развернулись, уставившись на Эрме и греардцев так, словно они были Вестниками Зари и только что свалились с неба вместе с лошадьми и оружием.

Наверно, со стороны это и впрямь выглядело как чудо.

Здесь было человек с пятнадцать мужчин и парней и около десятка женщин разного возраста. Все одеты по-крестьянскии вооружены — теми предметами сельского труда, что селяне при случае привыкли использовать в качестве оружия: вилами, цепами, серпами и кольями из оград. Двое мужчин держали в руке горящие факелы.Девчонок и молоденьких девушек Эрме не приметила: считалось, что они вследствие неокрепшего разума первые поведутся на пошедшего, а вот пара-тройка особо смелых мальчишек имелась: они жались к изгородям поодаль, готовые чуть что дать стрекача.

Все это Эрме увидела и оценила общим планом. Первым делом в глаза бросилось иное. Одинокий человек, что стоял посреди толпы на коленях, безнадежно и умоляюще вглядываясь в лица односельчан. Люди отводили взгляды, словно стыдясь и желая отодвинуться, защититься от этого испуганного молящего взора.

Что-то здесь было нечисто.

По толпе прошелестел шепоток. Эрме ясно различила слово «саламандра», повторенное с десяток раз. Эрме это не тронуло: времена, когда она смущалась от людского внимания к себе миновали безвозвратно.

— Что случилось⁈ — крикнула она, чувствуя, как облегчение сменяется раздражением. — Почему вывешен заразный флаг, а вы толчетесь здесь, точно мошкара над лужей? Где пошедший?

— Флаги подняли