Да будет свет... - Анатолий Федорович Дьяков

напоминающая чистку, была осуществлена на всех этажах руководства партии. В 1986–1989 годах сменилось более 90% секретарей обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик и более 80% секретарей райкомов, горкомов и окружкомов КПСС. Приходившие им на смену новички сплошь и рядом не имели опыта политической работы ни в партии, ни в массах. Цель подобного «обновления» теперь не вызывает сомнений: изменить менталитет кадрового корпуса государства и правящей партии.

Мой земляк и не скрывал этой цели. В 1988 году он говорил: «Опыт нашей перестройки показывает: пока не произойдет переворота в мозгах — движения в политике, в практике не будет». Кадровые перестановки по давно заведенному в нашей стране порядку всегда вызывают удовлетворение в широких слоях общества. Как же! Сняли с должности несостоявшегося руководителя — значит, новый начальник будет работать лучше. Но никто не задавал себе вопрос: «А что станет со страной, когда у власти сверху донизу окажутся малоопытные в вопросах управления государством и экономикой люди?»

За фасадом перестройки происходил энергичный процесс смены ориентиров. Спекулируя лозунгом «приоритет — общечеловеческим ценностям», Горбачев сделал свой первый серьезный ревизионистский шаг. Шаг в сторону отказа не только от классового подхода в оценке социальных процессов, но и от национальных и государственных интересов державы, которую он возглавлял. Откровенно ревизионистский курс был положен им в основу политических решений, направленных на пересмотр итогов 2-й мировой войны и нарушение соглашений Ялтинской и Потсдамской конференций и Хельсинского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, провозглашавших незыблемость послевоенных границ. Именно так, под словоблудие об общечеловеческих ценностях и под диктат Запада, были ликвидированы Организация Варшавского Договора, Совет Экономической Взаимопомощи, Германская Демократическая Республика.

Став Генеральным секретарем ЦК КПСС, Горбачев постоянно маневрировал, пытаясь сохранить добрые отношения как с партийным ортодоксом Лигачевым, так и с вольнодумцем Яковлевым. Но он пропустил тот момент, когда вплотную к нему, обжигая горячим дыханием, подошел еще один политический стайер — Борис Николаевич Ельцин. Смелый до безрассудства, — как характеризуют его многие российские и зарубежные аналитики, — честолюбивый уралец обладал неукротимым бойцовским характером. Добиваясь собственного места на кремлевском небосводе, недавний первый секретарь Свердловского обкома КПСС умело разыгрывал собственную карту, которая, как доказали последующие события, была беспроигрышной. На советской политической сцене появился государственный деятель, сопоставимый, может быть, с той, непременно возникающей в беспокойном море, высокой волной, которая настигает другие, более слабые волны и подавляет их своей громадой.

Первое известное серьезное столкновение Ельцина с Горбачевым произошло 19 января 1987 года на заседании Политбюро ЦК КПСС. Тогда Борис Николаевич высказал ряд критических суждений по проекту доклада, с которым должен был выступить Генеральный секретарь на январском Пленуме ЦК. Получив резкую отповедь со стороны коммунистических патриархов, обвинивших его в намерении начать перетряску советского общества, Ельцин притих в ожидании удобного для себя часа. Этот «час» наступил на октябрьском (1987 г.) Пленуме ЦК, где обсуждался доклад, посвященный 70-летию Великой Октябрьской социалистической революции.

Выступление Ельцина на Пленуме 21 октября было коротким, не более десяти минут. Противник велеречивости, человек конкретных действий, он во всеуслышание заявил, что вера в перестройку у людей начала падать, что, по его словам, «перестройку заболтали». В те времена иметь мнение, хотя бы одним словом не совпадающее с точкой зрения ЦК, было равнозначно подвигу бесхребетной гусеницы, убежденной, что с ней ничего не может случиться под тяжелой пятой слона.

«Бунтарь» знал, о чем говорил. Два года горбачевских преобразований породили в народе скепсис и неверие в успех затеянного. Чем больше бодрых речей произносилось наверху, тем чаще исчезали из продажи сахар и мыло, зубная паста и школьные тетради. Многочасовые очереди выстраивались за мясом, обувью, одеждой, табачными изделиями. Страна медленно, но неуклонно, как в годы войны, переходила на карточную систему обеспечения. Замороченный разговорами о перестройке, советский народ не догадывался, что под нее не было заложено никакой экономической платформы, хотя о новых методах руководства экономикой (о многоукладности, поддержке частного предпринимательства и другом) говорилось все чаще и чаще. Но это были первые несмелые шаги на пути к рынку, который находился от нас еще очень и очень далеко.

Правила игры по-прежнему определял «его величество» государственный план развития народного хозяйства СССР. Горбачев и его коллеги понимали: выход — в радикальных переменах. Но вот программу перемен выработать они не успели. «Самый большой из дефицитов социализма, — как выразился один из бывших московских политиков, — не колбаса, не холодильники, а головы». Думающих голов, способных дать стратегию перестройки, в аппарате ЦК вообще не было, а поиски вне стен Кремля и ЦК были чужды тоталитарному мышлению.

Змея, вполне терпимая в естественном природном окружении, невероятно страшна, когда неизвестно откуда появляется в комнате английской леди. Жало ельцинской критики таило в себе смертельную опасность для традиционалистов из Политбюро ЦК КПСС. В ноябре 1987 года Бориса Николаевича убрали с политического Олимпа, сняв с поста первого секретаря МГК КПСС и назначив для отвода глаз на пост первого заместителя председателя Госстроя — министра СССР. «Благонадежная» придворная публика тут же отшатнулась от Ельцина, как в ужасе отшатывались от Данте флорентийцы, считавшие, что он побывал в аду, коли все так точно о нем узнал и описал в своей «Божественной комедии». Всем казалось, что джинн навсегда загнан в бутылку.

В такой ситуации собралась XIX Всесоюзная конференция КПСС, которую Горбачев использовал для принятия решений об изменениях в системе советской власти. Главная приманка этих изменений состояла в том, чтобы совместить на местах посты партийных секретарей и председателей исполкомов.

25 мая – 9 июня 1989 года работал 1-й съезд народных депутатов СССР. С его трибуны звучало то, о чем раньше осмеливались говорить разве что на кухнях. Казалось, что вот-вот рухнет система лжи и откроются новые горизонты. Этот съезд называют сейчас «съездом последних идеалистов». С его помощью Горбачев пытался в генеральном плане добиться такого положения, чтобы телегу реформ тянули два коня — КПСС и Советы. Но на практике телега партийно-государственного социализма начала сразу же разваливаться. Съезд превратился в начало конца КПСС, поскольку отменил положение Конституции СССР о руководящей роли партии в делах государства. Это был, несомненно, правильный шаг. Ведь даже такой диктатор, как Сталин, несомненно, считавший Коммунистическую партию руководящей силой, всегда ставил ее ниже государственной власти. Не должна была кучка людей в виде Политбюро ЦК КПСС руководить такой огромной страной, как наша!

На этом съезде Горбачев был избран на пост Председателя Верховного Совета СССР без отчета о прошлой работе и без изложения плана на будущее. Но решающим стал не сам съезд, а то, что происходило в стране, граждане которой поняли, что съезду нет никакого дела до