Книга 2. Война и мир Сталина, 1939–1953. Часть 1. «Наше дело правое», 1939–1945 - Андрей Константинович Сорокин

В связи с обсуждением этого вопроса Сталин развернет программу территориального передела Европы после войны, как он его себе представлял. «Силезия, Померания, Восточная Пруссия должны быть возвращены Польше, — скажет он и продолжит: — Австрия должна существовать как независимое государство. Может быть, нужно будет Чехословакии дать кое-что за счет Германии. Во всяком случае, восточная граница Чехословакии должна быть в районе Судет восстановлена». Сочтет Сталин возможным уведомить де Голля и о том, «что в разговорах с Черчиллем и Рузвельтом затрагивался вопрос о расчленении Германии». Согласием де Голля на передачу полякам Восточной Пруссии и завершится первая беседа двух политиков[1540].

На второй встрече 6 декабря сам де Голль прямо свяжет подписание советско-французского пакта с необходимостью обсудить «вопросы, возникающие вокруг этого пакта». И главным среди них окажется польский вопрос, так интересовавший Сталина. И если во время первой беседы де Голль согласился с предложенной Сталиным западной границей Польши, то на этот раз он согласится и с восточной, заявив, «что Франция не имеет никаких возражений против линии Керзона… если будет обеспечено получение Польшей германских земель на ее западных границах». «Красная армия об этом позаботится», — заверил французского лидера Сталин. Заверит и де Голль Сталина в том, что после освобождения территории всей Польши «французы будут готовы оказать свое влияние на поляков для достижения между ними союза… и для занятия Польшей позиции открытой дружбы с Советским Союзом и Францией». Речь, таким образом, зашла о достижении компромисса между лондонским и люблинским правительствами и фактической легализации и легитимации последнего, чего и добивался Сталин.

И здесь Сталин вернется к обсуждению вопроса о союзах, затронутого, но не получившего развития в первом разговоре. Сталин спросит, «что такое западный блок, что это значит». Вопрос для де Голля, судя по всему, окажется неожиданным. Его непосредственной реакцией станет заявление, что «ему не совсем понятно, что имеет в виду Маршал Сталин», при том что, отвечая на этот вопрос, он сам же и скажет, что «о западном блоке немало говорилось в печати».

Молотов не даст французскому лидеру ограничиться этими рассуждениями. Он напомнит, что бельгийский премьер-министр «сделал, например, заявление о том, что западный блок существует». Непосредственной реакцией де Голля станет заявление, что «он ничего не знает об этом». В ходе разговора он, однако, решит вернуться к этой теме и продемонстрирует полное владение предметом. Де Голль признается, что министр иностранных дел в его правительстве Бидо «сделал публичное заявление о том, что Франция не хочет организации западного блока». Понимая, что не позиция бельгийского премьера интересует советских руководителей, де Голль подчеркнет, «что англичане никогда не просили французов об этом и сами французы англичанам этого не предлагали». В этот момент де Голль впервые озвучит свои очень важные для советской стороны идеи, которые получат развитие много позже, будучи облечены в форму не слишком удачного тезиса о Европе «от Атлантики до Урала»[1541]. А тогда он заявит Сталину, что «Европа представляет собой единое целое»: «Нельзя представить себе, что то, что происходит на востоке Европы, не будет связано с тем, что происходит на западе, и наоборот… Нельзя разделить Европу на куски… История показала, что невозможно создать ни западного, ни восточного, ни южного, ни северного блоков».

Так в актуальной для советского руководства международной повестке дня впервые появится новая проблема — организация «западного блока» как альтернативы сотрудничества трех держав. Эта идея, как легко может сделать вывод читатель, позднее будет реализована в виде известных нам сегодня Североатлантического и Европейского союзов. Произойдет это много позже, а сейчас, еще до окончания войны, которая, казалось, сплотила и объединила членов антигитлеровской коалиции, советские руководители должны были принять во внимание эту перспективу, замаячившую на горизонте послевоенного устройства[1542].

Львиная доля времени последующих переговоров окажется посвящена польскому вопросу. Сталин, подробно рассказывая об извивах советской политики на этом направлении, станет добиваться от де Голля признания просоветского люблинского правительства, фактически ставя в зависимость от этого решения вопрос о подписании так нужного де Голлю советско-французского договора. «Некоторые государства мешают Франции вести независимую политику, — скажет Сталин, — а пакт поможет ей на 100 % вести независимую политику». И де Голль с этим утверждением солидаризируется. Ясно обозначив свою заинтересованность, де Голль окажется под сильным давлением Сталина, который сообщит ему о пожелании Черчилля подписать трехсторонний договор между СССР, Великобританией и Францией. Сталин скажет: «Теперь англичане предлагают тройственный пакт. Пусть французы окажут нам услугу, а мы окажем им услугу. Польша — это элемент нашей безопасности… пусть французы примут представителя Польского комитета национального освобождения в Париже, и мы подпишем двусторонний договор. Черчилль обидится, но что поделаешь». Пойти на разрыв с польским эмигрантским правительством и признать просоветское люблинское правительство де Голль не мог, и третий раунд переговоров о советско-французском договоре закончится безрезультатно. Де Голль завершит беседу со Сталиным высказываниями, которые вполне могли восприниматься советской стороной как демарш. «Французы, — заявит он, — расположены оказать свое влияние на всех поляков, чтобы их объединить в единой Польше. В данное время маршал Сталин придает большое значение Польскому комитету национального освобождения. Французы плохо знают, что собой представляет этот Комитет, и плохо знают положение в Люблине. Они предложили уже Польскому комитету послать кого-либо в Париж и, в свою очередь, готовы послать кого-нибудь в Люблин. Нужно посмотреть, как пойдет дело. Нужно использовать все средства, чтобы достичь создания Польши единой, демократической и дружественной по отношению к Советской России и Франции». В ответ на прозвучавшие из уст де Голля сентенции Сталин не отреагирует «от слова совсем». Он лишь произнесет: «Есть ли у де Голля еще какие-нибудь вопросы?»[1543] Де Голль не станет дожидаться завершения непротокольных мероприятий по сталинскому образцу, включавших ужин и просмотр кинофильмов в кремлевском кинотеатре. Он так опишет финальную фазу этого вечера в своих мемуарах: «Я подозвал к себе Жоржа Бидо и спросил его, готовы ли Советы подписать договор. Министр иностранных дел ответил мне, что все зависело от нашего согласия на подписание совместного заявления французского правительства и Польского комитета, которое должно было быть опубликовано одновременно с коммюнике по поводу франко-русского договора. „В таком случае, — заявил я Бидо, — бесполезно и неприлично бесконечно затягивать переговоры. Я должен прекратить их“. В полночь фильм закончился, и зажегся свет, я встал и сказал Сталину: „Я оставляю Вас.