Время скитальцев - Мария Чернышова

— Он в грязище! От него смердит, как от помойной ямы!

Это, кстати сказать, было правдой.

— Ну, так дай ему свою сменную рубашку, чистюля!

Клаас поморщился и, смирившись с неизбежным, повернулся к бродяге.

— А ну, пошли! Выкупаешься и сменишь одежду, иначе мой конь тебя не подпустит!

Вилремон широко ухмыльнулся и поскреб ногтем щеку.

— А побриться не надо? — донеслось до Эрме. — Твой конь как, щетинку одобряет?

— Четверть часа! — крикнул капитан вслед.

Четверть часа, мысленно повторила Эрме, утыкаясь лбом в гриву лошади. Четверть часа и домой.

Было, наверно, уже к полуночи, когда маленький отряд снова тронулся в путь. Правда, на сей раз присутствовало непривычное пополнение: позади Клааса, как и было обещано, восседал Вилремон.

Крамер-младший заставил-таки бродягу выкупаться в пруду и, скрепя сердце, отдал ему свою сменную одежду. И нижняя рубашка, и штаны болтались на бродяге, точно лохмотья на огородном пугале, он был привычно бос, а топор в самодельной перевязи висел за его спиной рядом с тощим мешком, делая похожим на бродячего палача — героя одной страшной сказки, что бредет ночами поздней осени по дорогам, от деревни к деревне, ища работы и беря за каждую казнь лишь медную монету.

Впрочем, сейчас Вилремон был вполне платежеспособным человеком. Перед тем как сесть на лошадь, Крамер, по требованию Эрме, отсчитал ему пятьдесят декейтов. Бродяга, не проверяя, ссыпал деньги в какую-то тряпицу, сунул за пазуху и смачно харкнул наземь. Точно подпись поставил.

На коня Вилремон сумел влезть со второго раз и только с ограды. Жеребец Клааса воспринял второго седока, словно личное оскорбление, и понадобилось некоторое время, чтобы заставить его принять присутствие Вилремона как жизненный факт.

— Какой ко Спящему псу, дейз, — проворчал Матиас Граве, наблюдавший за этими усилиями. — Так и крестьяне на осла не садятся.

Наконец Вилремон утвердился на своем месте, Крамер придержал Эрме стремя, помог разобрать поводья. Правое запястье болело и, кажется, уже отекло. Лотаро надолго оставил свою память, подумала Эрме, осторожно ощупывая руку под перчаткой. Придется править одной левой и коленями. Ладно, главное сейчас оказаться дома, а уж там найдется кому заняться ее синяками. Правда, выскажут ей многое, ну да она привычная — потерпит.

Отряд двинулся от святилища улицей, но внезапно наткнулся на препятствие. От одного из домов, где горели огни и толпились люди, наперерез лошадям бросилась растрепанная простоволосая женщина, в которой Эрме узнала Берту, жену садовника. Мать погибшей девушки.

— Ты! — крикнула она, указывая на Эрме дрожащей рукой. — Убийца! Убийца! Гадина!

Эрме едва успела удержать Блудницу. Кобыла всхрапнула, ударив копытами в шаге от женщины.

— Что⁈ — в недоумении спросила Эрме. — Что ты такое говоришь, женщина⁈

Мэтр Фабио выскочил на дорогу вслед за женой садовника.

— Ничего, монерленги! — торопливо крикнул он, оттаскивая женщину в сторону. — Простите, монерленги! Она от горя! Несет, сама не ведает что! Простите! Иди сюда, дура!

Но Берта оттолкнула старосту и вновь загородила дорогу.

— То, что случилось с моей дочерью, случится с твоей! — крикнула она. — Слышишь ты, тварь!

Эрме словно получила удар в лицо.

Как эта неблагодарная дрянь смеет касаться Лауры⁈ Как смеет предсказывать ей злую судьбу⁈

Рука сама дернулась ударить. Крамер, предугадывая ее желание, свистнул плетью над головой Берты, но та даже не дрогнула — лишь взметнулись распущенные волосы.

— С дороги! — приказал капитан. — Следующий удар — по твоей спине!

Женщина упала на колени. Лицо ее, искаженное мукой, внезапно словно потемнело, глаза закатились, пальцы рванули ворот сорочки.

— Истинно говорю, — выкрикнула она каким-то гулким голосом — Обречена ты и проклята, Последняя! Те, кто могли бы спасти тебя, пройдут мимо. Ты никого не узнаешь, потому что черное сердце твое пусто!

Пуст будет путь твой! Пуст и темен. Ни воды, ни земли, ни могилы тебе, дрянь! Ни воды, ни земли, ни могилы! Ни воды! Ни земли! Ни могилы! Последняя! Последняя!

Эрме застыла — словно порыв ледяного ветра закружился вокруг, вымораживая кровь. Что она несет, эта сумасшедшая⁈

— Заткнись, дура! — взвыл староста. — Заткнись!

Легионеры замерли.

— Благие, — прошептал Эбберг. — Да никак она прорицает! Гальдера! Она — гальдера! Нечаянная вещунья!

Слишком громко прошептал. Она обернулась, но тут в дело неожиданно вмешался Вилремон.

Эмейрец спрыгнул с коня — и враскорячку, словно черная паучья тень, скользнул вперед, между лошадьми и Бертой.

— Давай предсказывай мне, песья душа! — прорычал он прямо в лицо обезумевшей женщине. — Давай, расскажи-ка мне, как я сдохну! Как я сдохну⁈ Вот он я — убийца! Головорез! Палач! Говори же! Громко говори! Как я сдохну⁈

Женщина ошалело уставилась в его оскаленное лицо, шлепнулась наземь и мелко затряслась.

— Оставь меня, — простонала она. — поди прочь, выродок…

Вилремон выпрямился.

— Вот так оно всегда, — проворчал он. — Не делай добра — не получишь зла. Что встали, жлобы! С дороги ее оттащите!

Несколько мужчин бросились к Берте и уволокли ее в дом. Муженька ее среди них не было — прятался, поди, где-нибудь в сторонке.

Вилремон сплюнул под ноги и потащился обратно к лошади. Клаас молча протянул ему руку. Вилремон с трудом вскарабкался обратно на конский круп.

— Монерленги… прошу не наказывайте ее… разум ее помутился от горя…

Мэтр Фабио мялся, опустив голову.

Эрме смерила его взглядом и медленно ответила, стараясь, чтобы голос звучал как можно бесстрастнее. Никто не должен видеть, что слова ударили и ударили больно.

— Я не воюю с матерями, что оплакивают детей. Этой осенью деревня заплатит полуторный налог в казну герцогства. Жди лекарей из Виоренцы и посмей только нарушить предписания. Иначе деревня заплатит трижды.

В толпе охнули, но Эрме уже не слушала. Гнев и дурное предчувствие гнали прочь от людей, от домов, туда, где была лишь серая прямая линия дороги и звезды. И плевать, будет ли кто-то рядом или она окажется одна на целом свете.

— Почему мы топчемся на месте, капитан⁈ Я желаю встретить рассвет на пороге дома!

И она, не оборачиваясь, послала Блудницу во тьму липовой аллеи.

Глава шестая

Порог

Ночь текла над миром, словно темная река, и звезды казались погруженными в ее глубины. Черные тени кипарисов, будто древние башни, сторожили долины, и луна пряталась за