Немецкая катастрофа. Размышления и воспоминания - Фридрих Мейнеке

Столь же тяжкую ошибку допустила значительная часть офицеров старого генерального штаба и старой армии, оставшихся в рейхсвере, когда они уже в двадцатые годы начали симпатизировать набиравшему популярность Адольфу Гитлеру. Они оказались ослеплены создаваемой гитлеровским движением видимостью высочайшей национальной энергии. Не будем забывать, что это движение в начале было лишь полноводным ручейком среди множества родственных движений «фёлькише»[63], отчаянно и упрямо восстававших против Версальского мира. Как кипели сердца тысяч отправленных в отставку офицеров старой армии! Как мы уже говорили, рейхсвер был окружен «черными отрядами»[64]. Попытки путча 1923 года провалились, но их дух оживал при каждой новой депрессии в общественной жизни. Потом пришел глубокий экономический кризис, жуткая безработица конца двадцатых и начала тридцатых годов, гитлеровское движение быстро разрасталось, его отношения с рейхсвером вступили в новую активную стадию. После серьезных успехов национал-социалистов на сентябрьских выборах 1930 года[65] Ульмский процесс против молодых офицеров рейхсвера[66] продемонстрировал восприимчивость этой среды к гитлеровской пропаганде. В те годы я однажды задал полковнику, близкому к министерству рейхсвера, вопрос об общем настроении в армии. Он с чувством превосходства ответил: «Рейхсвер всегда будет там, где сильнейшие национальные основы». Спустя несколько лет, когда рейхсвер купался в лучах Третьего рейха, этот же офицер, успевший стать генералом, с триумфальным видом напомнил мне о своем ответе. Еще сильнее запомнились мне слова, которые я услышал из уст министра Грёнера где-то между 1930 и 1932 годами: «Совершенно неверно спрашивать о позиции рейхсвера. Рейхсвер делает то, что прикажут, и баста». Я тогда не сомневался, что если рейхсвер приказом такого президента, как Гинденбург, будет направлен против гитлеровского движения, то армия, несмотря на все живущие в ней симпатии к Гитлеру, выполнит свой долг так же, как сделала это десятью годами раньше. Однако те же симпатии с течением времени все больше подрывали уважение рейхсвера к конституционной системе, созданной в Веймаре решением народного большинства. Да и разве тогдашнее демократически настроенное большинство не таяло теперь под напором горячего штормового ветра гитлеровского движения? К последнему теперь и обратимся.

Тогдашняя молодежь бурлила – и та, которая успела подержать в руках оружие на полях мировой войны, и та, которая выросла в условиях тяжких последствий Версальского мира. В материальном отношении она требовала работы, денег и карьеры, в идеалистическом – чего-то такого, что могло бы дать пищу характеру и воображению, неких ценностей, ради которых стоило бы жить. Веймарская республика была построена на идеалах, ради которых целостный и политически зрелый народ мог бы жить и бороться, – идея наконец-то достигнутого единства рабочих и буржуазии, национальное чувство, здоровое, не преувеличенное, соответствующее гуманистическим ценностям и проникшее в те части народа, которые когда-то были объявлены «врагами империи»[67]. Среди «веймарского большинства» также господствовало неукротимое желание развязать или хотя бы ослабить узлы Версальского мира – терпеливо и медленно, путем постоянных, иногда не самых блистательных компромиссов с державами-победительницами. С точки зрения реальной политики это был тогда единственно возможный метод постепенно изменить ситуацию; любой другой грозил рано или поздно привести к войне, в война – как это и случилось в реальности – к катастрофе для Германии.

Но, с точки зрения молодежи 1930 года, для всего этого требовалось слишком много рассудительности и скромности. Выступавшие против «веймарских» говорили: «Вы не предложили нам идеалов, не насытили нас». И это касалось как материальной, так и духовной сфер. У любой молодежи имеется естественное стремление создавать объединения, пестующие идеалы и стремящиеся к быстрому действию ради этих идеалов. Так в начале тридцатых годов много ценной, но политически совершенно незрелой молодежи собралось в рядах СА[68]. Можно сказать, что Гитлер пришел к власти благодаря типичному, но ослепленному молодежному движению.

«Было бы жаль стрелять в эту прекрасную молодежь», – говорили в рядах рейхсвера. Я рассказал об этом Грёнеру, и тот насмешливо ответил: «Как будто бы в другом лагере нет уймы ценной молодежи!» Разумеется, она оказалась не столь вдохновленной, как в лагере Гитлера.

Здесь мы возвращаемся к течениям внутри самого рейхсвера. Назовем самый важный в материальном отношении мотив его растущего сближения с гитлеровским движением. Из рядов последнего звучало: мы скоро создадим вам очень большую армию, намного больше, чем вы можете сегодня вообразить. Какая блестящая перспектива для офицерского корпуса стотысячного войска, какие возможности для продвижения по службе и самореализации! Что уж говорить о массе когда-то отправленных в отставку офицеров, борющихся за существование в гражданской жизни.

Восстановление всеобщей воинской обязанности – наследия Освободительных войн – представляло высокую цель даже в глазах людей, негативно относившихся к гитлеризму. Но в той исторической ситуации всеобщая воинская обязанность должна была исключать специфический милитаризм. Требовалось скорее ополчение по швейцарскому образцу. Трезвомыслящие и одновременно полные глубоких национальных чувств государственные мужи вроде Брюнинга и Грёнера считали возможным достичь этой цели путем переговоров с державами-победительницами. Как рассказывал мне позднее Грёнер, план заключался в том, чтобы оставить существующий рейхсвер, усилив его тяжелым вооружением, и наряду с ним создать «дивизии обороны границы» численностью около двухсот тысяч человек на основе всеобщей воинской обязанности с полугодовым сроком службы: «Мы обратились с этим планом к англичанам и итальянцам и получили их принципиальное согласие. Мы как раз готовились к переговорам с французами – и в этот момент нас отправили в отставку» (30 мая 1932 года).

Мы еще будем упоминать другие перспективные планы Брюнинга и его сотрудников. Однако уже эта ситуация демонстрирует историческую возможность успеха правительства Брюнинга—Грёнера в достижении важных национальных целей, что позволило бы лишить популярности набиравшее силу гитлеровское движение. Тогда Германия и Европа избежали бы катастрофы Второй мировой войны. Конечно, никто не может сказать наверняка, что эта возможность осуществилась бы на практике. Однако так обстоят дела со многими развилками в мировой истории – они весьма проблематичны и все же неустранимы, они заявляют о себе тихим голосом в каждой ситуации, когда благодатная возможность была упущена и реальность оказалась бедственной.

На наш взгляд, от рейхсвера, его позиции, образа мыслей и склонностей в первую очередь зависела тогда судьба Германии и всей Европы. Ведь именно у армии была вся мощь. Конечно, она не могла применять эту силу по своему усмотрению, а повиновалась приказу президента. Но между этим президентом, носившим звание генерал-фельдмаршала, и армией была обоюдная зависимость. Она повиновалась ему, а он прислушивался к ней и пропускал через себя все ее чувства – плоть и кровь от ее плоти и крови, истинный отпрыск прусско-германского милитаризма, породившего столь много