Немецкая катастрофа. Размышления и воспоминания - Фридрих Мейнеке

прекрасных специалистов и столь мало дальновидных политиков. Я не говорю о том, что в своих решениях он стал бы следовать желаниям рейхсвера; связь здесь не так проста. Он долго прислушивался к голосу государственного разума, прежде чем оглохнуть и назначить Гитлера. Если задаться вопросом о глубочайшем, старейшем слое его души, способном подтолкнуть его к означенному решению, то ответом может стать только прусско-германский милитаризм. Поэтому последний можно назвать той исторической силой, которая в наибольшей степени способствовала созданию Третьего рейха.

Из обычной узости этого милитаризма все еще поднимались более свободные, утонченные в политическом отношении, гуманные натуры – носители традиции Шарнхорста, Гнейзенау[69] и Бойена. К их числу принадлежали министр рейхсвера (а напоследок и внутренних дел) Грёнер, а также генерал-майор Ганс фон Хефтен, являвшийся президентом Рейхсархива и руководивший изучением военной истории. Я имел счастье поддерживать дружеские отношения и часто общаться с обоими. Даже у этих двоих, испытывавших к гитлеровскому движению глубокое отвращение, я с растущим беспокойством обнаружил зимой 1931/32 года усиливающийся фатализм. «Я вижу, как вода поднимается все выше, мы не сможем удержать наводнение», – воскликнул однажды глубоко взволнованный Хефтен в беседе со мной. А Грёнер раздумывал о компромиссах с национал-социалистами и о включении некоторых из них в состав правительства. Однажды он принял Гитлера, вытерпел вал его многословия и позднее рассказывал нам, как его гость, неподвижно глядя на потолок, проповедовал о Будде и Конфуции. Мне кажется, позднее, уже после своей отставки, Грёнер осознал, что идея договоренности с Гитлером была ошибочной. Как-то раз во время нашей совместной прогулки он остановился, ударил тростью в землю и выкрикнул: «Их надо было раздавить!» Я полностью согласился с ним, давно осознав глубину различий между гитлеровским и здоровым немецким духом. Следовало рискнуть и начать борьбу не на жизнь, а на смерть – ведь речь шла о будущем Германии, о ее политическом, духовном и моральном здоровье.

Конечно, нельзя упускать из виду, что Грёнер в тот момент был серьезно болен диабетом. Вероятно, это подавляло его энергию. Могу также предположить, что он находился под серьезным влиянием своего главного помощника в министерстве рейхсвера – ловкого интригана генерала фон Шлейхера[70]. Последний являл собой весьма примечательный продукт прусско-германского милитаризма и генерального штаба. Уже находясь на штабной должности в годы Первой мировой войны, он имел склонность выходить за рамки своих служебных обязанностей, вмешиваться в политику и управлять людьми и процессами, давая советы, но при этом оставаясь в тени. Людвиг Бернхард[71], знавший довольно многое, однажды рассказал мне, что назначение Грёнера на место Людендорфа[72] в Верховном командовании армии в октябре 1918 года было произведено по совету Шлейхера. Эта фигура напоминает нам тайного советника Фрица фон Гольштейна[73] – потаенного демона, руководившего немецкой политикой при Бюлове[74]. В политической сфере Шлейхер считал себя духовным родственником гигантов «реальной политики» – Макиавелли и Бисмарка – и считал политическую жизнь игрой поддающихся расчету сил, которыми можно искусно управлять без предрассудков и партийных догм на благо страны. Гибкость была в его глазах ключом к успеху. Он понимал губительный характер национал-социализма, и, вероятно, никогда не думал о том, чтобы вручить ему судьбу государства. Однако это не исключало в глазах Шлейхера использования национал-социализма на благо рейхсвера и рейха. Он был убежден, что сможет направить дикий поток при помощи искусных, хорошо рассчитанных уступок. Именно так он действовал позднее, став министром рейхсвера в правительстве Папена. Но прежде, весной 1932 года, еще при Грёнере, он в мгновение ока перешел на другую сторону. Дальнейшее известно мне со слов Грёнера. Сначала Шлейхер одобрял и поддерживал план Грёнера нанести энергичный удар по гитлеровскому движению – и 13 апреля последовал запрет СА и СС. «Это было сделано очень вовремя, – сказал мне тогда Грёнер, – и это было правильно». Однако когда 10 мая Грёнер должен был обосновать этот запрет в рейхстаге, он из-за недомогания выступил очень блекло и неумело, разочаровав многих. Тогда Шлейхер в течение 24 часов изменил свою позицию и назвал запрет СА бесполезным. Так он нанес удар в спину своему министру и, возможно, сыграл решающую роль в падении правительства Брюнинга—Грёнера. Его собственные эксперименты в роли преемника Грёнера, а затем в течение недолгого времени на посту канцлера закончились падением в ту самую яму, которую он вырыл Грёнеру. Итог хорошо известен: 30 июня 1934 года Шлейхер был убит нацистами.

Но вернемся к нашей теме – освещению исторического измерения связи между милитаризмом и гитлеризмом.

Exercitus facit imperatorem[75] – старая и великая фраза. Ее смысл не только в том, что армия, как некогда римские преторианцы, возводит правителя на трон. Режим в государстве существенно зависит – часто неявным и неформальным образом – от настроения и воли той руки, которая держит оружие. Конечно, идеальная цель здорового государства заключается в том, чтобы эта вооруженная рука являлась лишь исполнителем воли правителя. Однако историческая жизнь быстро и просто устанавливает обратную связь, и характер вооруженных сил оказывает глубокое влияние на государственную волю. Судьба гитлеровского движения также сильно зависела от позиции и настроений рейхсвера. Вероятно, никто не знал этого лучше, чем Гитлер. Ему в значительной степени удалось ослепить и привязать к себе рейхсвер. Неспособность рейхсвера определить степень национальной ценности гитлеровского движения была тесно связана с односторонностью прусско-германского милитаризма с его техническим духом, его профессиональной муштрой, в результате которых терялся контакт с остальными жизненными силами, и органический кровооборот в рамках целого оказывался нарушен. Противоположное воздействие, оказываемое духом Шарнхорста и Бойена, могло достигать лишь ограниченных и временных успехов. И совершенно плачевно завершилась попытка интригующего генерала Шлейхера изменить ход колеса судьбы при помощи плохо понятых им методов бисмарковской «реальной политики».

Гитлер выполнил обещания, данные рейхсверу. Началось увеличение и перевооружение армии. Но не сбылась питаемая, возможно, некоторыми генералами надежда на то, что принцип exercitus facit imperatorem будет действовать и что рейхсвер, а не партия станет играть решающую роль в Третьем рейхе. Медленно, осторожно, шаг за шагом партия установила духовный контроль над армией. Этот процесс великолепно изображен в книге Раушнинга «Революция нигилизма»[76], появившейся за рубежом перед Второй мировой войной. Она могла считаться серьезным предупреждением германскому генералитету, призывом не превращаться в ландскнехтов на службе партии. Когда партии уже не нужно было бояться старой армии и еще живущих в ней традиций, Гиммлер сделал следующий шаг – создал ядро новой, партийной армии в лице Ваффен-СС. И фраза exercitus facit imperatorem приобрела новое звучание. Дух,