Немецкая катастрофа. Размышления и воспоминания - Фридрих Мейнеке

политики. Мы сделали своими врагами одновременно две мировые державы – Россию и Англию. Чисто физически наших сил не могло хватить для того, чтобы в борьбе с этой парой полностью реализовать наши глобальные интересы. Мы могли надеяться только на весьма скромные результаты начавшейся войны – если бы нам вообще удалось получить хоть какие-то. Но просто сохранить себя, заключить новый Губертусбургский мир[41] было бы «победой». Однако лишь немногие представители ведущих слоев буржуазии могли подняться до столь трезвого взгляда на вещи. Это были те, в ком еще жили синтез классического либерализма, классический гуманистический идеал, понимание культурной общности Запада и необходимость быть умеренным даже в случае победы. Но основная масса буржуазии – имущей и считавшейся образованной – находилась во власти страстей, которые мы наблюдали уже на рубеже столетий: безоглядный национальный эгоизм, неразборчивость в выборе политических средств, равнодушие к потребностям совместного бытия в Европе, и все это в сочетании с некритической переоценкой собственной силы. То, что считалось реальной политикой, на деле представляло собой ее противоположность. Однако эти люди полагали, что обладают реализмом современного человечества с его победоносной силой.

Вот так борьба вокруг целей войны стала одновременно борьбой внутри немецкого народа, и только так ее можно понять в полной мере.

Не существует подходящих слов для того, чтобы точно выразить сущность обеих противоборствующих групп. Назвать одних «людьми силы», а других «людьми культуры» стало бы весьма грубым упрощением. Благодаря единому образовательному фундаменту «люди силы» интересовались культурой, а «люди культуры» – силой. Скорее можно говорить о том, что лишь соотношение «силы» и «культуры» оказалось различным. Однако избранные пути должны были все сильнее отдалять идущих друг от друга, в особенности после того, как в контексте конкретных проблем (Бельгия, Польша, Балтика[42]) была осознана вся глубина противоречий. Многие из тогдашних «людей силы» позднее наверняка энергично открещивались бы от любого упоминания их имен рядом с именем Адольфа Гитлера. Однако избранный ими путь вел именно в те сферы, где позднее утвердился Гитлер.

Путь другой половины вел туда, где обосновались немецкие рабочие, поддерживавшие социал-демократию большинства. Они были едины в трезвом осознании положения на фронтах, отказе от утопических целей и опьянения силой. Принцип интернационализма в мировоззрении немецких социалистов, считавшийся прежде врагом национального принципа, превратился скорее в дополнение к национальной идее – начиная с августа 1914 года, когда немецкие социал-демократы стали частью национального фронта. Опять же, соотношение двух вновь встретившихся элементов – космополитичной буржуазии и национального государства – могло быть очень разным.

Во внутренней политике также сблизились пути социал-демократического рабочего и «человека культуры» (если нам будет позволено использовать этот не вполне удачный термин). Рабочий по праву требовал полного политического равноправия с имущими слоями, принеся равные с ними жертвы в борьбе за Отчизну. Существовавшие прежде опасения, что в результате государство станет жертвой массовых страстей, могли отступить в том случае, если бы развитие масс приобрело здоровый характер, если бы они отказались от революционной утопии и обратились к благим культурным идеалам буржуазии. Именно это теперь и произошло. Еще в военные годы была предпринята многообещающая попытка добиться внутренней гармонии между двумя составляющими немецкого народа – национальной буржуазией и социалистическими рабочими. Даже старые конфессиональные противоречия отступили перед этим новым шансом. В «Народном союзе за свободу и Отечество», основанном осенью 1917 года, социал-демократические и христианские профсоюзы объединились с представителями гуманистической буржуазии. Этот союз был предтечей будущей «веймарской коалиции» в составе партии Центра[43], социал-демократии большинства и Демократической партии – столь поносимой системы Веймарской республики.

Сегодня о существовании «Народного союза» знают лишь те, кто принимал участие в его деятельности, в то время как организация буржуазных «людей силы» – основанная той же осенью 1917 года Отечественная партия – у всех на устах. И действительно, Отечественная партия сильнее влияла на политические процессы, оказывая в союзе с высшим командованием армии давление на слабое правительство в последние месяцы монархии. Пангерманский завоевательный дух и внутриполитическая тяга к господству, характерная для тяжелой промышленности и восточногерманского землевладения, создали себе в лице этой партии организацию, позволявшую скрыть их истинные намерения.

Многие представители буржуазии устремились в те дни с искренним воодушевлением в ряды Отечественной партии, ошибочно полагая, что она защищает истинные национальные интересы. Оказались среди них и представители интеллигенции с большим моральным авторитетом. Этот тип людей необходимо рассмотреть подробнее, поскольку именно здесь мы особенно ясно видим недостатки их идейного багажа. Это были мужи, теоретически охотно приветствовавшие классический либерализм с его соединением духа и силы, нации и человечества; однако в решающий момент, когда этот синтез оказывался под угрозой, они предпочитали манящий путь обманчивых, мнимых национальных интересов. В стране оказалось множество педагогов, священников и судей, устремившихся на новый сборный пункт – как им казалось – национального духа и охотно не замечавших грубого эгоизма своих вождей. Прекрасные мемуары Риттельмейера[44] показывают, к примеру, как бездумно и формально евангелическое духовенство относилось к главным проблемам эпохи.

В действительности Отечественная партия только увеличила раскол между буржуазией и рабочими, между старой монархией и новыми массами – раскол, казавшийся преодоленным в августовские дни 1914 года. Под влиянием этой партии война продолжалась в таком стиле, который мог ухудшить, но никак не смягчить ее финал. Пока в Германии доминировал дух Отечественной партии и стоявших за ней пангерманцев, не приходилось и мечтать о мирном соглашении с противником, ставшим более чем могущественным благодаря вступлению в войну Северной Америки. В этой ситуации Дельбрюк писал 18 августа 1918 года в «Прусском ежегоднике»: «Мир требует и имеет право требовать, чтобы немецкий народ представил гарантии того, что пангерманский дух – дух высокомерия, силы, антиинтеллектуализма, язычества – не является немецким духом». А затем 29 августа: «Пока мы не растопчем пангерманизм, его военные цели, его кощунственные проповеди о немецкой расе господ (…), час мирных переговоров не настанет».

Разве эти фразы не характеризуют наше положение и во время Второй мировой войны? Можно ли еще сомневаться в том, что пангерманцы и Отечественная партия готовили почву для восхождения Гитлера?

4. Первый послевоенный опыт

Когда осенью 1918 года все рухнуло – командование решило сложить оружие, а мятежи в Киле послужили началом Ноябрьской революции, – собравшиеся в рядах Отечественной партии элементы характерным образом преобразились. Здесь не хотели признавать, что захватнические иллюзии и отказ от внутриполитических реформ вели по ложному пути и не только не предотвратили революции, но, напротив, привели к ней. Вместо этого в вопросе о связи между военным поражением и