Немецкая катастрофа. Размышления и воспоминания - Фридрих Мейнеке

добрым феям, появиться у колыбели новой Германии и вручить ей свои дары. Даже у внушавшей страх феи марксизма следовало принять определенные истины, которые она представляла. Синтез классического либерализма продолжил бы существовать, получив свое развитие за счет реальных, приземленных вещей. Следовало удовлетворить как грубые потребности масс, так и изысканные запросы людей культуры; следовало признать существование у масс культурных потребностей и по возможности удовлетворить их.

Это была мечта, которую можно назвать одной из самых благородных в немецкой истории; однако она появилась частью слишком рано, частью слишком поздно для своего времени. И все же нельзя пренебрежительно отвергать даже то немногое, что она смогла осуществить. Еще до Первой мировой войны было заметно, что движение Наумана, хотя и не смогло создать самостоятельную партию, способствовало наведению мостов и взаимопониманию между буржуазией и рабочими, помогло укрепить и интеллектуально обогатить ревизионистское направление внутри социал-демократии. В национальном подъеме и всеобщем братстве августовских дней 1914 года[32] присутствовала частица этики и пафоса Наумана.

Чтобы полностью прояснить эту связь, нам нужно выйти за границы рассматриваемого временного промежутка. Влияние Наумана на общее развитие можно оценивать по-разному, однако несомненно, что важная часть этого развития – а именно тот путь, по которому пошло большинство социал-демократических рабочих – в точности соответствовал желаниям и надеждам Наумана. Накануне Первой мировой войны это большинство уже не испытывало смертельную вражду к буржуазному миру. Оно было готово сотрудничать с последним, и ни один честный наблюдатель не мог отрицать наличия у этого большинства национального сознания. Таким образом, оно созрело для решения большой исторической задачи соединения двух волн эпохи – национальной и демократической. Это большинство рабочих по своему образу жизни и мышления становилось мелкобуржуазным. У лучших его элементов появились интеллектуальные запросы, они хотели прикоснуться к сокровищам немецкой культуры. У основной массы преобладал трезвый и практический материализм – в то время как учения теоретического материализма и марксизма, в русле которых долго развивалось рабочее движение, теперь медленно уходили на второй план. Как показала Первая мировая война, лишь меньшинство рабочих осталось непоколебимо верным марксистской догме и хранило революционную волю к разрушению прежнего буржуазного мира[33]. От ситуации в мировой политике в целом теперь зависело, сможет ли взять верх революционная воля немецких коммунистов, опиравшихся на большевистскую Россию.

Эта ситуация, в свою очередь, никогда не определялась исключительно независимыми, находящимися извне силами. Желания и возможности нашей нации всегда были важным фактором в ее формировании. И вопрос о причинах наших глобальных поражений и катастроф оборачивается вопросом о том, как обстояло дело с желаниями и возможностями наших руководящих слоев, влиявших на немецкую мировую политику, с их интеллектуальной структурой и менталитетом. Ответ на этот вопрос окажется далеко не столь благоприятным, как в случае немецкого рабочего класса. Немецкая буржуазия несет немалую ответственность за все то, что подготовило наши катастрофы и в особенности восхождение национал-социализма.

Мы уже рассматривали истоки этого зловещего развития немецкой буржуазии, показав, как синтез классического либерализма менялся не в пользу своих культурных составляющих, иначе говоря, как национальный эгоизм и государственничество все больше оттесняли космополитические и гуманистические элементы. Даже Трейчке в последние годы жизни воспринимал это как тяжелую потерю, о чем свидетельствуют его тяжелые вздохи на лекциях о политике. Открывший сегодня «Прусский ежегодник» тех лет сможет ясно увидеть этот процесс. Издатель журнала Ганс Дельбрюк[34] был первым, кто четко осознал его и те опасности, которые он несет для будущего Германии. В 1899 году (том 95 «Прусского ежегодника») он писал:

«Высокий идеал наших отцов заключался в том, чтобы немецкое государство однажды возникло, причем без того чувства исключительности и ненависти к окружающим, которое мы клеймим у других наций терминами шовинизм, джингоизм, московитство. Твердая государственная власть должна соединяться со свободным развитием личности, которая необходима нам как никому другому, поскольку ни один народ не одарен ею так богато, как наш. Теперь существует опасность утратить этот идеал. Благородные умы начинают с ужасом смотреть на те формы, которые принимают сегодня национальные чувства, и на ту породу людей, которая нагло пытается взять на себя лидерство в национальных вопросах. Государственная власть предстает в образе всепроникающей бюрократии и полицейского произвола. Естественное лидерство имущих слоев вырождается, превращаясь в классовое господство, и все эти злые силы объединяются, чтобы загнать свободный дух немецкого народа в предписанные ему рамки. Пока все это присутствует только в зачатках, но зачатки налицо. Следует позаботиться о том, чтобы своевременно остановить их».

Точные слова Дельбрюка подводят итог его наблюдений за определенными слоями богатой буржуазии и дворянства, все еще занимавшего сильные позиции на государственной службе. В различных местах внутри- и внешнеполитической сцены вспыхивали разные конфликты, и все же в них присутствовало одно и то же злое начало – или, по крайней мере, несколько близкородственных друг другу начал, грозивших слиться в единую угрозу для государства, духа и народа. Именно это случилось позднее в еще более бурной форме с разными источниками национал-социализма. Поскольку национальная идея становилась все более узкой и жесткой, возникла угроза свободному немецкому образованию, уходившему корнями в эпоху Гёте. Этот же процесс оказывал негативное влияние на формирование целей германской мировой политики, вступившей на рубеже веков в решающую эпоху. Мы уже в самом начале показали, сколь горячей и опасной для Германии была почва мировой политики, на которую ей пришлось вступить для обеспечения своих жизненно важных экономических интересов. Мы слышали предупреждение Пауля Фойгта о воздействии длительной английской блокады на все будущее Германии. В этой опасной ситуации была возможна лишь очень обдуманная, осторожная и умеренная мировая политика. Кризис еще только начинался. Но огромную опасность представляло – пусть еще не в тот момент – пангерманское движение[35] с его гипертрофированными завоевательными целями, которое безнадежно портило наш образ в глазах соседей и могло постепенно развратить сознание нашей собственной буржуазии. Дельбрюк не уставал выступать против этого движения, но достиг весьма ограниченного успеха.

Внутренняя политика тех лет была жестко направлена против всех движений и течений, пытавшихся преобразовать в свободном и гуманистическом ключе существующие властные отношения между рабочими, работодателями и государственными органами, между поляками восточных провинций, датчанами северного Шлезвига и государством. Хакатисты[36] в Позене и Западной Пруссии, сторонники жестких мер в рядах крупных промышленников, юнкеры-бюрократы в министерствах и провинциальных администрациях – все они являлись опорами этой внутриполитической системы, внешнеполитическим продолжением которой стало пангерманское движение.

Можно сколько угодно подчеркивать разницу между тогдашним несоциальным духом господства и национал-социализмом Гитлера – однако в рамках общей