Заклинатели войны - Ольга Владимировна Голотвина

– Отлежится, как же... Да он своими лёгкими давится! А чёрная болотница не лечит, только сил придаёт... Погоди, этот настой – он же хороших денег стоит! Кошелёк дочиста вытряхнула, да? – Сурок заметил по дрогнувшему взгляду девчушки, что отгадал, и продолжил удовлетворённо: – Хорошо, А́йри, что я с тебя за ужин вперёд плату взял! Но корму твоей дохлятине не насыплю, и не надейся. Собирайся – и вон отсюда!

– С чего ты взял, что я без денег, как сказал нищий нищему? – Айри явно пыталась помириться с хозяином. – Найдётся чем рассчитаться и за корм, и за ночлег. Я же не последнюю юбку с себя сняла!

Сурок только фыркнул.

Если бы девчонка сняла с себя юбку, вряд ли на эту вещь нашлась бы покупательница. Нет, Айри не щеголяла в рванине, юбка была вполне прочной. Но ни одна крестьянка или горожанка не согласилась бы надеть наряд, сшитый из пёстрых лоскутов разной формы и размера.

На девушке была уйма разноцветных украшений. Однако не то что ювелир, а даже самый непритязательный торговец оценил бы это добро не больше чем в пару медных «окуней». Единственное, что имело приличную цену, – широкий стальной браслет на правой руке. От браслета на тыльную часть ладони отходила пластинка с узорной гравировкой.

– Словом, забирай папашу и убирайся с моего постоялого двора, – подвёл Сурок итог разговора.

Зелёные глаза Айри потемнели от бешенства.

– А если... – страшным шёпотом произнесла она, – если я сейчас выскочу из сарая и во весь голос заору, что здесь Белая Сука? Так, чтобы все проезжие слышали?

Трактирщик пошатнулся. Не сразу он смог ответить.

– Рехнулась? – прохрипел он наконец. – Откуда Белая Сука? У меня отец – лекарь, он и меня в лекари готовил. У твоего отца вороний кашель, а вовсе не лёгочная чума.

– А кому это будет интересно? – торжествующе прошипела Айри. – И гости разбегутся, и твои работники. А потом придут стражники. Они даже не подойдут к дому. Они его издали... зажигательными стрелами...

– Но и тебе тогда конец!

– А плевать! – В зелёных глазах плясало, билось отчаяние. – Мой отец всё равно умрёт по дороге, а до себя мне дела нет! Хоть буду знать перед смертью, что и тебе конец, тварь ты хищная!

Взгляд трактирщика метнулся к стоящему у стены топору.

Айри это заметила:

– Хочешь меня пришибить втихаря и зарыть на болоте?

Она резко тряхнула правой кистью. Из широкого браслета, из-под узорной пластины вылетело лезвие.

– Попробуй. Может, и убьёшь. Но тихо – не получится!

Руку девчонка держала правильно. (В таких делах трактирщик тоже разбирался.)

Сурок решил пойти на мировую.

– Тебе что надо? Только переночевать, верно?

– Да... – Голос Айри разом охрип. – Гадалка сказала: ночью решится, умрёт он или выживет.

Сурок медленно кивнул. Он не солгал: отец действительно обучал его лекарскому искусству. И он был согласен со знахаркой. Кризис случится ночью.

– Знай мою доброту, глупая девчонка. Позволю вам заночевать здесь. Но на моих условиях. Если твой папаша выживет – утром уберётесь отсюда, всё равно у вас деньги кончились. Если ночью он помрёт, ты очень рано, пока гости спят, запряжёшь страусиху и уедешь. Покойника я тихо закопаю на болоте. А гостям скажу, что вы с отцом уехали. И ты никогда никому не пробрякнешься, где умер твой отец. Незачем моим постояльцам думать про дурные приметы.

Губы девушки искривились в горькой улыбке.

– Что ж... У детей дороги нет семейных склепов. Мне незачем носить цветы на могилу отца. Я его и так не забуду... Ладно, хозяин, будь по-твоему. Но ты дашь Плясунье корму, чтоб не сдохла прямо у тебя во дворе.

Трактирщик грязно выругался, чуть подумал и неохотно кивнул:

– Договорились, покормлю твою доходягу... И брысь отсюда, не то гости подумают, что ты тут со мной за постой расплачиваешься.

* * *

Кашель душил, сгибал в дугу сидевшего на кровати немолодого человека.

– Почему не лежишь? – раздалось от порога недовольное восклицание Айри.

– Лёжа совсем задыхаюсь, – с трудом проговорил её отец. Глотнул воздуха и, успокаиваясь, продолжил: – А так... вот... отпустило пока.

Голос у мужчины был тихий, слабый – не из-за кашля. Так Бе́йтер Шарго́ говорил с детства. Но если в его детские годы это умиляло взрослых, то в зрелом возрасте для бродячего артиста голос стал проклятьем и бедой. Надо переорать рыночный гам, а ты что-то шепчешь. Поэтому Бейтер Шарго, уличный шут, придумал для себя образ немого деревенского дурачка – и в этой маске был неподражаем.

Дочь села рядом с Бейтером, обняла его за плечи:

– Ничего-ничего. Сейчас отдохнёшь до утра. Отлежишься.

– Отлежусь, – кивнул отец. – И даже не до утра. За всю свою бродячую жизнь отдохну.

– Кто меня учил не ныть? – нахмурилась Айри. – Я купила у знахарки настой чёрной болотницы. Выпьешь, приляжешь, а завтра снова в путь...

– Чёрная болотница? Ого! На какие деньги гуляем, огонёк мой?

– Ну... знахарка не слишком скряжничала. Сейчас принесу...

– Подожди. – Голос отца, всё такой же тихий, стал твёрдым. – Я не буду пить настой. Мне жаль, Айри, что ты потратилась, но зелье меня не спасёт. Я чувствую свою смерть. Она рядом. Смерть не кошка, её не прогонишь. Ты же знаешь, Айри, у кого я учился искусству прорицания...

У девочки горло перехватило от отчаяния. Вспомнился восторг, с каким она подслушивала за гадальной палаткой. Отец наряжался в широкое женское платье, надевал парик – волосы чёрные-чёрные, как у шаутис, только прямые. И вот тут его тихий голос был кстати. Клиенты вслушивались в каждое слово «госпожи Мурсиры», как в величайшую тайну. И сами невольно отвечали шёпотом. А с какими потрясёнными лицами выходили они из палатки! Айри Шарго хотела петь, бить в ладоши, кружиться в танце: её отец знает всё на свете!

Но зачем человеку знать про собственную смерть?

– Не грусти, – шепнул отец. – Ты же знаешь: смерть – это не навсегда. Мы ещё увидимся, девочка. За бродячую жизнь я накопил не так уж много грехов. Очищусь в аду – и добро пожаловать в новое рождение. А тебе всего четырнадцать лет. Подрастёшь, выйдешь замуж, родишь сына – а вдруг это буду я? Ох, чую: за каждый шлепок, который я тебе