Заклинатели войны - Ольга Владимировна Голотвина

Глава 1

3069 год, остров Фетти

– Ты хоть скажи, за что меня – на такую смерть?

– Не «за что», а «за сколько», – хмыкнул долговязый надсмотрщик Ду́мми. Сильными ударами он вогнал кол глубоко меж прибрежных камней в лохмах обмякших водорослей. Попробовал пошатать кол и довольно хмыкнул.

Отлив обнажил скалистый берег с наносами песка. Чайки мерзко орали, дрались над дохлой рыбой. От груды водорослей несло тухлой сыростью.

Второй надсмотрщик промолчал, меряя взглядом цепь от кола до лодыжки каторжника.

Неправильно это было. Нечестно. В «мокрый могильник» швыряют трупы. Это понятно. Чем возиться с ними, хоронить... Порой и живых бросают, кто покалечился или захворал всерьёз. Тоже дело насквозь понятное – здесь не Дом Милосердия, нечего со всякой сволочью нянчиться.

Но чтобы вот этак человека – на дурную, чёрную смерть... это надо за дело! Скажем, на побег сорвался или на надсмотрщика руку поднял...

А парень словно мысли угадал. Глянул в лицо:

– Господин Локе́рра, хоть ты скажи, в чём я провинился?

Ага, пытался растравить в себе злость надсмотрщик, теперь господин Локерра? А за глаза – Таракан да Таракан. И вообще дерзок, рыло каторжное. У надсмотрщиков имеется в бараке своё «ухо». Известно, о чём шушукается цепная рвань...

Нет. Не получилось у Локерры раздразнить себя. Потому что с этим самым Ста́йни до сих пор особых хлопот не было. Хоть и языкастый, а смирный. Такому и топор можно доверить, чтобы дрова рубить или терновые прутья для градирни заготавливать. А что дерзит, так это тоже понимать надо: парень-то из знати! Каково ему перед надсмотрщиками гнуться? Ну, ляпает порой вздор... беда невелика! Отхлестать на месте за длинный язык, вот и вся забота. Ну, разок подвесили наглеца за руки на воротах на радость мошкаре... так на то она и каторга, а не загородный дворец увеселений!

Зато в работе парень старается. Не причиняет неприятностей. Тянет свой коротенький, смешной срок – два года. Всего год остался – и на Тайре́н, в родимый замок, к папаше под крылышко...

Но тут мысли Локерры словно налетели на каменную стену.

Не вернётся Стайни в свой замок. Здесь кончилась его дорожка. В «мокром могильнике».

Упрямо, словно убеждая себя в чём-то, Локерра спросил:

– Может, про тебя что-то новое узнали? Может, ты не просто про короля лишнее болтал, а похуже что-то за тобой водилось? Ты же Вэлиа́р, а это имечко даже у нас на Фе́тти слыхали.

– Вот за имя здесь соль и выпариваю. За деда на мне отыгрались.

Не сдержавшись, Локерра угрюмо бросил:

– Сегодня из Вейта́да изволил приехать господин чиновник. С проверкой. «Око наместника». Вот он и...

– Ты кому объясняешь? – перебил его Думми. – Твари просоленной? Ты ещё прощения у него попроси! Долго ли ему ещё оставаться одним куском?

Каторжник дёрнулся, словно его вытянули плетью. Но не отвёл взгляда от Локерры. С последней надеждой выдохнул:

– Мой отец не пожалеет денег.

Думми хохотнул:

– Это как же должен раскошелиться твой папаша, чтобы мы за эти деньги скорчили рожу «оку наместника»?

Смертник обмяк, словно из него позвоночник разом выдернули. Сел, прислонился спиной к колу, обхватил руками исцарапанные, дочерна загорелые колени. Лицо закрыли тёмные лохмы с налётом соли. Длинная цепь змеиным клубком свернулась у босых ног.

Надсмотрщику жалость – только помеха. Но что-то шевельнулось в сердце Локерры – скользкое такое, неприятное. Чтобы избавиться от этого чувства, он заговорил негромко:

– А вот зря мучиться тебе ни к чему. Цепь длинная, набарахтаешься, пока тебя в клочья рвать будут. А ты закрути цепь вокруг кола, да так, чтоб стоять было нельзя. И ложись рядом. Как прилив подойдёт – быстро распутать не сможешь, захлебнёшься. Лёгкая смерть! Послушай совета: закрути цепь, а ещё лучше – узлом завяжи.

И тут в обречённого каторжника словно жизнь вдохнули. Стайни вскинул голову. Глянул прямо в лицо Локерре – так, как больше года глядеть не смел. И чётко, громко сказал, что именно должен завязать у себя поганый Таракан – и на сколько узлов!

Вот и будь добрым с каторжными харями...

Локерра был так поражён людской неблагодарностью, что даже не потянулся за плетью, торчащей за поясом. Просто плюнул на мокрый песок и пошёл прочь.

А Думми задержался, чтобы душевно пожелать:

– Счастливо тебе сожраться, шкура солёная!

* * *

О Джака́р Игрок, небесный хозяин удачи! О весельчак в пёстром наряде, что раз за разом швыряет на золотое блюдо пригоршню костяшек, подхватывает их и вновь бросает! Каждый удар костяшки о блюдо – изменение в жизни одного человека, везение или невезение, счастье или горе, смотря какой гранью выпадет костяшка, белой или чёрной...

О Джакар Хитрец! Люди знают, что ты мошенничаешь, и просят тебя: поверни мою костяшку белой стороной вверх!

Сколько молений ежечасно летит к тебе, Джакар!

И одно из них тонкой беззвучной ниточкой дрожит над хмурыми скалами и подступающей к ним водой.

«Ты всласть поиздевался надо мною, небесный шулер! Может, хватит? Не пора ли тебе выбросить белую костяшку?»

Молитва не отвлекала Стайни от дела: стоя на коленях, он расшатывал кол. Вернее, пытался расшатать: здоровяк Думми вбил проклятую деревяшку от души, с чувством.

Цепь крепкая, звено к звену. И под рукой нет подходящего камня, чтобы врезать по железной змеюке.

А волны уже бросают пену к ногам. И темнеет, темнеет, будь оно неладно!

Чайки больше не орут – расселись по скалам.

А вот Стайни хочется заорать. В голос. Потому что сквозь молитву богу-игроку пробилась простая и чудовищная мысль: а почему он безропотно дал посадить себя на цепь, словно пса у конуры? Почему плёлся на гибель, да ещё сам нёс кол и свёрнутую цепь? Это ведь тоже оружие! Почему он не напал на этих кабанов? Да, его убили бы – но в драке! Его не рвали бы заживо адские крабы, не жрали бы его плоть у него же на глазах...

Стайни изо всех сил налёг на кол. Рука сорвалась, оставив на необструганном дереве кровавый след, и плюхнулась в волну, жадно скользнувшую к человеку. Ссадину обожгло. Это была привычная боль, к ней приучила солеварня. Там на