Заклинатели войны - Ольга Владимировна Голотвина

Сейчас злом был он, Эшшу.

Посреди пещеры горел маленький костерок, дым уходил в отверстие в своде. Вокруг костра на коленях стояли шестеро мужчин и одна женщина. Все семеро были обнажены, даже на волосах не было жреческих повязок. Тела и лица их покрывали сложные узоры из разноцветной глины.

На мгновение в душе юноши взметнулась горькая гордость: ого, какие почести! Мелкие дела высшие жрецы решают без подобных церемоний.

У костра было свободное место. Эшшу знал: оно оставлено для него. Юноша молча подошёл к костру, опустился на колени и устремил взгляд в огонь.

Никто не произнёс ни слова, не пошевелился. Перед важной беседой нужно очистить душу, мысли и глаза лицезрением пламени. Но тот, кто замарал себя кражей тайного знания, не может надеяться на очищение. Поэтому Эшшу позволил себе быстрые взгляды на тех, кто будет решать его судьбу, на лица в ярких завитках глины – и тут же вновь смотрел в огонь.

Супруга Змеи он узнал с первого взгляда. Жёсткие, как у хищной птицы, черты не исказила бы никакая роспись. Сильный, умный, беспощадный...

Юноша невольно вспомнил день, когда этот человек вступил в священный брак с Матерью-Змеёй. Мальчик тогда ещё не был учеником жреца. Он ждал в толпе шаутис, прибывших на лодках с Ойшои. Мужчины и женщины собрались на мелководье – кто по колено, кто по пояс в воде. Взрослые держали детей на плечах. Его, безымянного малыша, тоже взял на руки незнакомый мужчина. И все глядели, как на вершине скалы в рассветных лучах танцевал человек с огромной змеёй на плечах. Каждое движение было выверенным, страстным и грозным, а поднимавшийся из расселины дым разноцветными клубами окутывал того, кто на глазах у всех стал змеечеловеком.

Сейчас этот змеечеловек, стоя на коленях, смотрел в огонь, и лицо его было сурово.

Женщину Эшшу вспомнил не сразу. Её звали Са́йу. Когда-то она рассказывала мальчишкам-ученикам про «змеиный сон» – искусство подчинять себе другого человека, внушать ему свою волю. Но потом она ушла на войну.

А при взгляде на её соседа Эшшу вздрогнул, опустил взор на раскалённые угли и больше уже не смотрел ни на кого.

Какая разница, кто собрался у костра, если вот этот, со спиральными завитками на щеках, – его учитель, его Ташур?! Даже в лицо смотреть не надо: скособоченная фигура, одно плечо выше другого...

Значит, как раз сейчас, пока Эшшу сидел пленником в колодце, высшие призвали Ташура в свой круг?

Заговорил Супруг Змеи. Его речь была мягкой и почти равнодушной, но это было равнодушие мурены перед броском на мелкую рыбёшку:

– Младший жрец Эшшу, ты знаешь, зачем тебя привели сюда?

Юноша с трудом выдавил ответ:

– Да. Знаю.

Собственный голос показался диким, хриплым.

А учитель молчал.

Конечно, молчал. А чего ожидал Эшшу? Что Ташур встанет и скажет: «Это я толкнул ученика на дурное дело», – так, что ли? Это не спасло бы Эшшу. Виновны оказались бы двое.

Так почему в голове так несправедливо, так настойчиво бьётся слово «предательство»?

– Кому ты рассказал о трещине в воздуховоде? – так же мягко продолжил главный жрец.

Этот вопрос заставил юношу собраться. Жрецы хотят знать: далеко ли расползлась запретная мудрость?

– Никому, старший, – почтительно ответил Эшшу. Голос его звучал уже уверенно, негромко и спокойно.

Учитель поднялся на ноги – и сердце Эшшу оборвалось: вот сейчас, сейчас...

Но Ташур сделал несколько шагов к стене – туда, где лежала кучка наколотого угля. Взял несколько кусочков, вернулся, подбросил их в костёр и вновь опустился на колени. Даже не стряхнул чёрную пыль с замаранных ладоней.

Вдруг юноша понял: Ташур боится. Боится и за него, Эшшу, и за себя. Но больше всего, наверное, боится за свои расчёты и наблюдения за светилами. Боится, что будет разрушено последнее убежище, в котором можно укрыться от мира, где люди убивают людей и называют это доблестью.

«Пусть учитель предал меня – я не предам учителя!»

Супруг Змеи вновь разомкнул уста:

– Сайу, поговори с мальчиком.

Страх холодной рыбой плеснулся в сердце Эшшу. Его будет допрашивать знаток «змеиного сна»?

Конечно. Ведь не ожидал же он, что ему поверят на слово!

Сайу шевельнулась, точно скопировав позу Эшшу: чуть подалась вперёд, сцепила руки.

Женщина была ещё не старой, по-мужски крепкой, с маленькой грудью и плечами, по которым вились нарисованные чёрной глиной змеи.

Остальные жрецы не пошевелились, всё так же глядя в огонь.

Эшшу заставил себя успокоиться. У него была надежда.

Учитель готовил его к третьему испытанию, после которого Эшшу стал бы жрецом. Из обращения к нему исчезло бы слово «младший». Во время испытания его могли погрузить в «змеиный сон». Ташур не был глубоким знатоком этого искусства, но кое-что знал – и поделился с учеником простенькими приёмами борьбы с чужой волей. Оба ничего не говорили о подготовке другим жрецам: Эшшу боялся насмешек сверстников.

– Мальчик! – ласково позвала его Сайу. – Посмотри на меня, мальчик!

Откуда она взяла эту широкую налобную повязку? Каким неуловимым жестом ухитрилась надеть её на свои курчавые волосы? Теперь у неё над переносицей сиял небольшой яркий кружок, похожий на сочащийся светом камешек.

Эшшу знал, что это такое. Вогнутый металлический кружок собирал свет и притягивал к себе взгляд. Отвернуться от Сайу нельзя – неповиновение разгневает высших. Поэтому юноша устремил взор вроде бы в лицо жрице – а на самом деле чуть правее, на стену. На стене красовался ухмыляющийся во всю пасть снерк. Казалось, он тянет лапу, чтобы погладить Сайу по голове.

А женщина вдруг запела медленную, тягучую колыбельную. Все шаутис в детстве засыпали под этот напев.

Эшшу знал, зачем жрица поёт. Песенка была опаснее ножа. Она делала человека мягким, податливым, неосторожным, смиряла волю. Что говорил Ташур? Надо читать про себя стихи. Чтобы один ритм мешал другому.

Как и всякий шаути, Эшшу знал наизусть много стихотворных строк, их ещё в гнезде читали малышам учителя. И сейчас юноша мысленно призвал на помощь любимую «Песнь о Гиу-Та». Как там?.. «В час его рожденья море бушевало... Волны разбивались с грохотом о скалы... Волны...»

Знакомые строки ускользали, как рыбки, не давали себя поймать.

Напев негромко подхватили все высшие. Мелодия окутывала Эшшу, как мягкая сеть.

«Неужели и Ташур поёт? Море бушевало... о скалы... волны...»

– Мальчик, – вплёлся в песню вкрадчивый голос жрицы, – что ты успел