Юродство о Христе и Христа ради юродивые восточной русской церкви: исторический очерк и жития сих подвижников благочестия - Иоанн Ковалевский

блаженный, по словам церковной песни, «остр ум всегда к Богу имев, яко нечувствен ко всем житейским был»[84]. Блаженный Иоанн Устюжский «ум весь к Богу простирая, непрестанными поучении, плотския любве не пощаде»[85]; преподобный Михаил Клопский «всю мысль Богу возложил от младенства и, крест свой взем, невозвратным путем тому последовал»[86]. Отсюда, с одной стороны вследствие особенной жажды к развитию и возвышению в себе чистых понятий разума христианского, с другой вследствие исключительного их отношения ко внешней жизни, все странности в жизни юродивых. Нельзя, конечно, допустить, чтобы та отрешенность от ума, какую мы видим в юродивых, была внутренняя, потому что без света разума человек лишается истинного своего величия, утрачивает, как видели мы, высшую духовную жизнь, отпадает от цели своего призвания к бытию, делается жалким пленником грубых и бессмысленных пожеланий своей низшей, животной природы, творит только волю плоти и помышлений (Еф. II:3) и ходит, как говорит тот же апостол, вслед плотския похоти сквернения (2 Пет. II:10). Если в возрожденном человеке благодать заменяет ум, подобно тому, как свет солнечный – свет возжигаемый, но не исключает однако же его деятельности. И просвещенному светом истины Христовой нужен «руководитель», который верно указывал бы место человеку среди вселенной, то направление, которого он должен держаться на краткой черте своего временного бытия, который научал бы его, к чему он должен стремиться и чего должен искать в жизни; а главное – нужен указатель, который сказывал бы ему (человеку), что он имеет божественного руководителя и следует его велениям, – нужен наставник, который бы указывал средства, как сохранить и утвердить в себе дары благодати[87]. Рассматривая жизнь юродивых, убеждаемся, что несомненно она текла у них в строгом, безусловном подчинении этому «высшему руководителю» – разуму, что все движения их внутреннего мира совершались по предварительным планам. Отсюда внутреннее отношение юродивых к уму было естественное: они отрешались от ума, когда деятельность их переходила во внешнюю жизнь. Живя среди общества, юродивые сознательно исключали себя из него; они большею частью прерывали, как мы видели, почти всякие сношения с ближними, душа их была закрыта для других, они, за редкими исключениями, не имели возможности обмениваться мыслями и высказывать свои чувства, что так естественно для человека, живущего среди подобных ему. Затем, как известно, они терпели самые обидные для человека упреки в безумии, презрении и поношении. Но такими «странными» юродивые являются только по отношению к внешней жизни, в сношении с другими, но в душе своей, наедине, они являются более разумными, чем те, которые считают их безумными. Оставаясь сами чуждыми внешней земной (мирской) жизни, они видели постоянную «суету и смятение этой жизни и зрелище переплетающихся человеческих отношений», обыкновенно большею частью мелочных, но много терзающих нашу душу, – все это могло служить для них и действительно служило, как нередко указывается в их житиях и церковных песнопениях сим угодникам Божиим, обильным материалом для размышления, и тем самым побуждало их самих стремиться к высшей духовной жизни[88]: «Слышал еси, премудре Василие, взывает церковь, Спасову заповедь: аще, рече, человек весь мир приобрящет и отщетит душу свою, что даст измену на души своей; ты же сие в сердцы твоем скрыл ecu, и пеклся ecu, како угодити Богу»[89]. Все препятствия к этому у них удалены, ибо все узы, соединяющие юродивого с миром, порваны его кажущимся безумием. Отсюда понятно, что внешний образ жизни являлся для них тем поприщем, на котором они являлись, свергнув с себя владычество ума: они отрекались от своего ума в сфере его практических понятий. Но так как и эта (внешняя) сторона нашей жизни ближайшим образом находится также под распоряжением ума, утверждается на его законах, упорядочивается его правилами и предписаниями, то с отрешением для сей жизни от ума, во внешней жизни юродивых, естественно, должен произойти беспорядок. После этого юродивые естественно должны явиться в общественной жизни подобными несмысленным детям. Попечение о пище, одежде, приличии, словом, – все обязанности, из выполнения коих большею частью слагается деятельность существа разумночувственного, для них оставались как бы неизвестными и ненужными. Следовательно, образ жизни юродивых Христа ради есть род самоотвержения, в котором юродивые отрешались от той стороны ума, под влиянием коей устрояется деятельность человека как существа чувственного, как обитателя мира чувственного, отвергались для того, чтобы, чрез прекращение отношения к миру, тем более расширить круг деятельности для Бога, чтобы, не стесняясь никакими посторонними отношениями, жить и действовать единственно для Бога»[90]. А свойство любви к Богу таково, что, преисполнив собою сердце христианина, она заставляет его забыть и себя, и все земное, вовсе отрешиться от уз чувственности, всего себя и «вся благая мира сего» принести в жертву Богу, чтобы тем совершеннее жить для Бога, «быть чистым орудием воли Божией, совершенным органом жизни божественной», и жить в Боге, так чтобы можно было взывать с апостолом: живу не ктому аз, но живет во мне Христос (Гал. II:20). «Христа Бога истинно возлюбив, тебе самого отверглся еси, и Тому последовал еси, якоже Он рече: любяй душу свою спасти, погубит ю; темже душу твою в жизнь вечную соблюл еси, достохвальне Андрее»[91].

С большею еще очевидностью убеждаемся в нравственной важности подвига юродства, когда рассмотрим, сообразно ли с духом христианства вообще и в частности с природою человека как существа разумно-чувственного, отвержение от ума в том виде, в каком оно было у юродивых? Подвиг юродства с первого взгляда может показаться, по-видимому, несообразным с природою человека как существа разумного. Отказаться от обязанностей ума – этого высшего дара природы человеческой, при непосредственном участии которого держится самый порядок жизни человеческой на земле, значит быть человеку не человеком, по крайней мере не таким, каким он должен быть здесь – в сем мире, в настоящем состоянии. Поэтому тот, кто обрекает себя на юродство, по-видимому, намеренно оставляет в небрежении дар Божий, делает насилие собственной природе, некоторым образом отторгается от общего организма человечества и как бы теряет правоспособность занимать место в ряду существ разумных. Но справедливо ли это? В самом ли деле образ жизни юродивых не сообразен с природою человеческой?

По существу своему этот род подвижничества вовсе не стоит в противоречии с природою человека, как это может казаться с первого раза; при ближайшем и более обстоятельном взгляде на существо дела открывается, что юродство имеет основание в требованиях той же природы, которая, по-видимому, так «унижается» юродством. Если внимательно посмотрим на цель нашей жизни