Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий

они уйдут от него трагически: трое первых погибнут в боях, Бертье и Жюно покончат с собой, а Мармон предаст. Ранее из близких друзей Наполеона пали в различных сражениях Ж.Б. Мюирон, А.Ф. Лагарп, Ф. Шове, Ю. Сулковский, М.Ж. Каффарелли, Л. Дезе. Пока они были живы, он щедро награждал их, был внимателен к их советам, терпим к упрёкам и даже к обвинениям, особенно со стороны Ланна.

Жан Ланн, герцог де Монтебелло, был не только «лучшим другом» (именно так он назван в письме, которое Наполеон отправил вдове Ланна на другой день после его гибели)[1645], единственным, кто имел право говорить первому консулу, а затем императору «ты»[1646]. Ланна Наполеон считал «самым выдающимся» из своих военачальников: «…из всех моих генералов Монтебелло оказал мне наибольшее содействие, и я ставил его выше всех»[1647]. Поэтому он всегда прислушивался к мнению Ланна и прощал ему любые, самые резкие возражения против деспотических мер в политике гражданина Бонапарта и позднее императора Наполеона. Поэтому и оплакивал Наполеон Ланна как никого из своих соратников и велел похоронить его в Пантеоне великих людей Франции, где Ланн покоится (единственный из всех 26 маршалов Наполеона!) поныне. Сообщение Р.Ф. Делдерфилда о том, что Ланн похоронен на кладбище Пер- Лашез[1648], ошибочно.

Жена Ланна, рано (в 26 лет) овдовевшая, Луиза-Антуанетта Генёк, была первой статс-дамой Жозефины, а потом и новой жены Наполеона Марии-Луизы. Герцогиня д'Абрантес вспоминала о ней с восхищением: «прелестная женщина», «копия одной из прекраснейших дев Рафаэля»; «её очень любили в Мальмезоне и в Тюильри, и она стоила этого, не только за своего мужа, но и за саму себя»[1649]. После смерти Ланна Наполеон окружил её особой заботой, уважительно «изъявлял ей предпочтение перед другими женщинами своего двора», часто сажал за обеденным столом рядом с собой, по правую руку[1650] (слева от него садилась Жозефина).

Близким с юных лет другом Наполеона и вместе с тем надёжным помощником и советником был великий медик, основоположник военно-полевой хирургии, будущий президент Академии наук Франции Жан-Доминик Ларрей. Он участвовал во всех военных кампаниях Наполеона от Тулона до Ватерлоо, но ещё за год до знакомства с Наполеоном, в 1793 г., первым в мире организовал походные лазареты («амбулансы»), которые первый консул назвал «одним из самых благодетельных изобретений XVIII века»[1651]. «Ларрей, — вспоминал о нём Наполеон на острове Святой Елены, — был исключительно честным человеком и лучшим другом солдат, какого я когда-либо знал <…>. В самую неприветливую погоду, в любое время дня и ночи Ларрея можно было найти среди раненых <…>. Он не давал покоя генералам и вытаскивал их из постели по ночам всегда, когда хотел обеспечить пристанище и помощь раненым и больным. Они все боялись его, так как знали, что он немедленно отправится ко мне с жалобой на них»[1652]. Ещё бы им не бояться! — ведь в таких случаях Наполеон (генерал ли, консул или император) не сомневался ни на йоту: Ларрей всегда прав.

Разумеется, кадры помощников и советников Наполеон подбирал не только из числа личных друзей. Вспомним, что ответственнейшие посты глав внешнего и полицейского ведомств он доверил Ш.М. Талейрану и Ж. Фуше, к личным качествам которых (кроме высочайшего профессионализма) он не питал ни малейшего доверия. Только из деловых соображений первый консул поставил во главе Министерства внутренних дел (вместо своего проштрафившегося брата Люсьена) графа Ж.-А. Шапталя, а на должность государственного секретаря, специально им учреждённую, назначил Гуго-Бернарда Маре, будущего герцога Бассано — идеального по старательности, оперативности, пунктуальности исполнителя, «своего рода Бертье гражданского ведомства»[1653]. Награждал он за труд и успехи с равной щедростью и своих друзей, и неприятных ему лично службистов, как, впрочем, и наказывал за леность и неудачи равно тех и других, не разбирая, кто друг, а кто просто слуга. Случалось, Наполеон, подобно Петру Великому, применял к провинившимся соратникам и меры физического воздействия: министра юстиции К.А. Ренье он однажды повалил на диван и «пересчитал ему рёбра» кулаком, а верного друга Бертье поколотил каминными щипцами.

Теперь, поскольку речь идёт о соратниках Наполеона, самое время помянуть такую побасенку, будто он завидовал многим из них и боялся их. Не только дилетанты, но и серьёзные исследователи (Ж. Мишле, Г. Кирхейзен, Д. де Вильпен, М. Брандыс, А.С. Трачевский, А.К. Дживелегов) уведомляли своих читателей, что Наполеон завидовал Л. Гошу, Ж.В. Моро, даже собственным генералам и маршалам — Ж.Б. Клеберу, Л.Н. Даву, А. Массена, что он боялся того же Моро, М.Ж.П. Лафайета, мадам Ж. де Сталь и даже собственного адъютанта Ю. Сулковского[1654]. Всё это несерьёзно. Сам Наполеон эти, дошедшие до него через ряд лет слухи о том, что он боялся Моро, воспринял как небылицу: «Конечно, я его не боялся. Во-первых, я никого не боюсь…»[1655]

Разумеется, Наполеон был далеко не столь совершенен, чтобы считать, подобно герцогине д'Абрантес, столь нелестные упрёки в его адрес «лаем, мяуканьем, кваканьем и карканьем над памятью великого человека, великого настолько, что если бы эти пигмеи вздумали измерить его высоту взглядом, у них сделалась бы болезнь шеи»[1656]. Дело в том, что у Наполеона и дурные черты были крупнее, чем банальная зависть к отдельным людям или боязнь их. Главной его дурной чертой было властолюбие. Он так и говорил: «Моя любовница — власть». И добавлял к этому признанию важное объяснение: «Да, я люблю власть, но люблю её как художник. Я её люблю, как музыкант любит свою скрипку»[1657].

Поклонники Наполеона в ответ на вопрос, что главным образом им двигало в его грандиозных свершениях, говорят: любовь к Франции. Да, он действительно любил Францию, но не столько саму по себе, сколько во главе с собой. Сильнее любви к Франции была всё-таки его любовь к власти — над Францией и над всей Европой. Хорошо поняла это Марина Цветаева: ««Ради славы Франции и своей власти», — вот, в чистоте сердца, девиз Наполеона. Чтобы мир слушался Франции, а Франция — меня. Имя наполеоновской gloire — pouvoir. О личной славе (чистейшей словесности) он, как прежде всего — человек действия, не помышлял. Жечь себя с двух концов ради рокота толп и лепета поэтов, для этого он слишком презирал и толпу и поэтов. Цель Наполеона — власть, последствия добытой власти — слава»[1658].

Свою безмерную ещё до коронации власть Наполеон употреблял и во благо, и во зло человечеству. Он очищал авгиевы