Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий

Бонапарт» или «генерал Бонапарт». Теперь, впервые после детства и отрочества, выступает на первый план его имя: вместо гражданина и генерала Бонапарта вождём нации становится Наполеон Бонапарт. «От генерала Бонапарта перешли к Наполеону Бонапарту, — пишет об этом Ж. Тюлар. — Не за горами уже было то время, когда станут говорить Наполеон, предав Бонапарта забвению»[1621].

В такой ситуации забурлил корсиканский клан Бонапартов во главе с «мамой Летицией». Сразу после того как первый консул получил пожизненный статус и право назначать себе преемника, его мама, братья и сёстры стали строить планы на будущее, исходя из того, что Наполеон не имеет родных детей. Обсуждались главным образом два варианта: либо преемником Наполеона станет кто-то из его братьев (по корсиканским обычаям предпочтение должен был иметь старший из них, Жозеф), либо Наполеон разведётся со своей «старой шлюхой» Жозефиной и женится на какой-нибудь заграничной принцессе, которая родит ему сына. Когда в придворных кругах от корсиканской родни Наполеона поползли слухи о скором разводе его с Жозефиной, «роялисты поспешили заявить, что первый консул не осмелится развестись с женой из соображений нравственности, он её отравит!»[1622]

Жозефина со своей стороны боялась тогда всего (может быть, кроме отравления), но как ничего другого — развода. Она понимала: поскольку Наполеон становится пожизненным властителем Франции, а власть его обретает наследственность, он захочет основать свою династию и ему потребуется наследник, которого она родить не может. Значит, неминуем развод, а с ним Жозефина потеряет не только любимого (да, после его возвращения из Египта уже очень любимого) мужа, но и весь комфорт «первой дамы» Французской республики. Поэтому она была решительно настроена против наследственной власти Бонапартов. По меткому определению А.3. Манфреда, «госпожа Бонапарт скоро стала известна как первая антибонапартистка во Франции»[1623].

В своём «антибонапартизме» Жозефина рискнула завязать какие-то сомнительные связи с роялистами и даже с помощью Гортензии склоняла Наполеона к согласию на предложение Людовика XVIII стать коннетаблем Бурбонов. Однажды Гортензия, помогая отчиму пристегнуть к его поясу турецкую саблю, вздохнула: «Шпага коннетабля пошла бы вам больше!» Наполеон отреагировал на вздох падчерицы и заодно на роялистские советы жены как на «бабий вздор», который нельзя принимать всерьёз: «Эти чёртовы бабы сошли с ума… Они стали ангелами-хранителями роялистов, но мне это безразлично — я на них не сержусь»[1624].

Для успешного противодействия монархии Бонапартов Жозефина нуждалась в союзниках. Она нашла одного и, надо признать, очень сильного — Жозефа Фуше. Министр полиции, как бывший якобинец, был против любой монархии в принципе и отнюдь не по идейным, а исключительно по личным (если не сказать шкурным) соображениям: его прошлое лионского террориста грозило ему в случае возврата монархии как минимум изгнанием из высшего света.

Наполеон заметил и разгадал интригу Жозефины и Фуше. Меры — скорые и эффективные — он принял немедленно. 13 сентября 1802 г. первый консул ликвидировал Министерство полиции[1625], но Фуше оставил при себе, в резерве, назначив его сенатором. Ликвидация же министерства мотивировалась политически гениально: дескать, консульский режим покончил с внутренними, партийными распрями и сплотил всех французов в «одну партию»; теперь такое министерство было бы попросту лишним. Что касается Жозефины, Наполеон, во-первых, заверил её в нерасторжимости их брака (тогда, в 1802 г., он действительно и мысли не допускал о разводе), а во-вторых, предложил скрепить их союз брачными узами её дочери Гортензии с его братом Людовиком, что и было сделано. Правда, этот брак без любви (Гортензия была влюблена в Мишеля Дюрока, а Людовик вообще никого не любил, кроме себя) оказался несчастливым, но плодом его — исторически значимым — стал будущий император Франции Наполеон III.

Став пожизненным консулом, Наполеон, как подчёркивают французские историки, «более не считал нужным разыгрывать из себя президента республики на американский лад, каким держал себя до сих пор»[1626]. Ощутив себя уже фактически неограниченным властителем (хотя и — пока! — без монаршего титула), он стал более терпим к раболепной лести, которая росла вместе с увеличением числа и усердия льстецов. Так, новоиспечённый «Журнал защитников Отечества» изобретательно разъяснял своим читателям, что имя Наполеон имеет греческие корни и означает «Долина льва»[1627]. 15 августа 1802 г. впервые был торжественно отпразднован день рождения первого консула: Париж в тот день был ярко иллюминирован и украшен инициалами N.В., а в Тюильрийском дворце поразил очевидцев своим великолепием именинный бал.

Консульский двор все больше походил на монарший. Пышно, по-королевски, как никогда после революции, обставлялись дворцовые приёмы. Боевые генералы какое-то время ещё держались республиканской моды, являясь на приём или бал в сапогах или с саблями. Но после того как на параде 14 июля 1802 г. первый консул появился в костюме из красного лионского шёлка и в позолоченных туфлях, очень скоро сабли и сапоги были вытеснены из дворцовых залов шпагами, шёлковыми чулками и туфлями.

Характерную черту и главное отличие нового, консульского двора от старого, королевского А. Олар усмотрел в том, что, «хотя женщины и составляли украшение нового двора, они уже не имели в нём ни малейшего политического влияния или являлись всего лишь орудиями политики Бонапарта»[1628].

В общем, по авторитетному мнению А. Олара, «внутреннюю историю консульства за время 1802–1804 гг. можно резюмировать в трёх словах: личное правление Бонапарта»[1629]. Но пожизненный первый консул не просто властвовал. Он работал, пожалуй, как никто из его современников и не только из них. Антуан-Мари Лавалетт, бывший при нём и адъютантом, и секретарём, как-то прикинул, что «за три года он делал больше, чем любой король мог бы сделать за 100 лет»[1630]. Работоспособность Наполеона была фантастической. Он мог и среди ночи прервать сон, чтобы настрочить приказы или декреты, вдруг родившиеся в его голове, хотя спал он по норме, которую определил так: «Мужчина должен спать четыре часа, женщина — шесть часов; больше шести часов спят только дети и набитые дурни». Один из его ближайших соратников, П.Л. Редерер, свидетельствовал, что рабочий день первого консула составлял примерно 18 часов. В экстремальных ситуациях, для него нередких, он вообще обходился без сна целыми сутками.

Как глава государства Наполеон вникал буквально во все тонкости управления государственными делами — от разработки свода законов до уборки тротуаров в Фонтенбло, он знал лучше любого министра положение дел внутри каждого ведомства, а всё, что знал, помнил. Тем, кого это всё изумляло, он объяснил, что разные дела и вопросы размещены у него в голове, как в шкафу, —