При свете зарниц (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

– Дурак! – пыхтит Дамир. – Утону ведь, я плавать не умею.

Кинулся я к нему с багром. Окоченевшие ноги подгибаются. Кое-как подобрался к льдине, а ухватиться за неё не могу. Вода уже по пояс. Ноги онемели. Сейчас упаду и захлебнусь. Я рванулся из последних сил и упал грудью на льдину.

Не знаю, откуда взялись у меня силы, но я сумел втащить на лёд своё тяжёлое тело в мокром длинном бешмете. Тут же подошвы закололо сотней игл.

– Утонем! – Дамир крепко обнял меня. Он дрожал и стучал зубами.

А ведь правда утонем – всё дальше и дальше уносит нас от берега.

– Пусти! – закричал я.

Меня тоже бил озноб. Я еле высвободился из его цепких объятий и стал щупать багром дно. Здесь не очень глубоко, я помню. И в самом деле – дно близко. Подналёг на багор, толкнулся – льдина чуть-чуть, но двинулась к берегу.

Мы оба поспешили к краю. Она тут же накренилась, чуть не сбросив нас в воду. Силы покинули меня, я уселся в воду – огонь был такой сильный, что лёд стал таять.

– Помогите! Спасите! – заорали мы в один голос.

Нас несло к середине реки.

Мальчишки бежали вдоль берега и в страхе что есть мочи орали.

Погибнем ведь! С помощью Дамира кое-как поднялся. Снова осторожно стал шарить по дну, нащупал, упёрся и опять подтолкнул льдину к берегу. Теперь только не трусить и не спешить. Ещё раз, ещё! Мне снова стало весело.

– Не шевелись, – приказал я Дамиру едва слышно.

Ещё раз, ещё! Вот он, берег, совсем близко. Спокойнее, спокойнее. А глаза застилает туман, льдина дрожит, качается, колени трясутся…

Пришёл в себя уже на берегу. С моих ладоней капает кровь. Дамир навзрыд плачет. А я… снова начинаю смеяться. До сих пор не пойму, что это мне в тот день было так весело?!

Оказывается, помогла нам девчонка с Верхнего конца – Адиля. Она как-то сумела ухватить багор и притянула нас к берегу.

Река блестит на солнце, по ней на зависть всем плывёт наш пароход. Сколько времени прошло, а он всё пылает! Засмеялся наконец и Дамир. Теперь мы смеёмся с ним вместе, прыгаем согреваясь, носимся наперегонки.

А дома! Сперва мама охала и ахала, потом охал и ахал я, когда мама из моих истерзанных ладоней вынимала занозы, а потом охали и ахали сердобольные соседки, подсчитывая, сколько их уместилось в двух ладонях ребёнка!

Ночью, когда я уже совсем засыпал, разомлев на тёплой печке, ясно вспомнилась девчонка, которая спасла нас: две косы, красные щёки, круглые глаза. Мы ей даже спасибо не сказали! Кажется, это она смеялась за моей спиной, когда я разглядывал Дамировы жерди.

И стали мы с Дамиром знаменитыми, точно батыры Сабантуя. Особенно заносился я, упрямо считая себя единственным спасителем Дамира. Надо сказать, Дамир сразу же признал за мной первенство, как и другие мальчишки аула.

С того дня стали мы с Дамиром неразлучными: вместе делали скворечники, ловили синиц, вместе лапти учились плести, ходили в дни Сабантуя по избам – собирали крашеные яйца… Войну встретили вместе. И похоронки на отцов пришли нам почти в один месяц.

Что же сегодня случилось с Дамиром? Ни с того ни сего разозлился. Вроде и причин нет никаких.

Ноги затекли и всё покалывали, пока я нехотя шёл к конюшне. И мысли мои шли со мной. Неужели в нас что-то сильно переменилось? Почему вдруг я задумался о прошлом? Почему мне так грустно? У конюшни я столкнулся с Сабираттэй.

– Не задерживайся, ладно? – Она выводила свою негую кобылку и улыбнулась ободряюще, словно поняв, что не очень-то мне весело. – Как мать, не болеет? Хуже болезни ничего нет. Пусть не болеет. Привет ей от меня.

Она повела свою Пегую за уздечку, а я сел верхом. Какая мягкая грива у моего коня, какие тёплые уши!

– Не задерживайся, ладно? – крикнула ещё раз Сабираттэй.

Если бы не она, сколько ссор, путаницы, неразберихи возникло бы в наших поездках! Лошади и те, обессилев, покорно идут вперёд, заслышав её голос. Есть хочешь, уснуть под открытым небом не можешь, а она неожиданно начинает рассказывать. Сколько преданий, сказок, историй знает! Голос её обволакивает, успокаивает. Шелестят листья в лесу или травы в поле, высоко в небе плавает луна, и всё вокруг светлеет, даже есть хочется меньше, честное слово! Но особенно успокаивают её глаза. Большие, печальные, они имеют над всем живым странную власть!

– Спеши, Длинногривый, нам пора! – шепчу коню.

И Длинногривый ускоряет шаг.

– Ибрагим-абый, возьми меня с собой!

– И меня!

– Ибрагим-абый в Челны едет, в Че-ел-ны! Керосину привезёт, светло станет. Хлебушка привезёт! – кидаются ко мне ребятишки, едва я переступаю порог.

Мать готовит ужин, прячет от меня глаза – не любит мать, когда я уезжаю ночами, никак не может привыкнуть.

– Что нам привезёшь, Ибрагим-абый, а?

Сестрёнок и братишку, всех троих, растущих без отцовской ласки, хватаю в охапку, прижимаю к себе.

– Обязательно что-нибудь привезу! Голову большого дива, хвост – маленького!

Ребята смеются, а мне только того и надо.

Так и есть, я самый последний. Все уже собрались – нагружают подводы. Овёс светится в темноте. Разворачиваю арбу поближе к амбарам, расправляю полог и тоже начинаю загружать.

– Опять тащись. Два года как война кончилась, а ночами не спим. Не могли до утра потерпеть?! – ёжась от ветра, ворчит Ханифа-апа, ровесница и дальняя родственница Сабираттэй. – Снова всю ночь погоняй несчастных лошадей! Нас не жалеют, хоть бы их пожалели. Свалятся, что будем делать?

Всегда одно и то же говорит она. И хотя говорит правду – в самом деле, челнинская дорога трудная и тяжело бросать детей на полуслепую свекровь, мне её не жалко: умеет она урвать и себе кусок.

– Это хорошо, что на ночь! На том свете отоспишься, Ханифа. – Фатих Гимаев легко и быстро сыплет в арбу овёс. Единственный мужчина среди нас, маленький, остроносый, он побывал на фронте, но вернулся раньше всех, живой и невредимый. Ему всё равно, куда и когда ехать, ночью так ночью. – Хорошо ночью-то, Ханифа, – мурлычет он.

– Что ж делать, Ханифа, – вздыхает Сабираттэй. – Сама видишь, лишь к ночи пропустили через веялку. Сама знаешь, на ночь оставлять нельзя. – Сабираттэй, как всегда, готова по сто раз объяснять одно и то же.

– Пошевеливайся давай! – неизвестно к кому обращается Дамир. Он уже загрузился и теперь затягивает полог. Острый, как шило, берёзовый шип