За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– Пришлите.

– И ты полностью прав, это мы ошиблись, что предложили тебе. Для серии нужен более серьезный социально-исторический подход, научная взвешенность, основательность.

– Твердокаменность и твердожопость.

– Ты, чертяка, как всегда, остроумен. Твой «Мольер» хорош, но не для нашей серии.

– Да я вообще товар не серийный, а штучный.

– И это верно. Вот у тебя на протяжении всей книги прямая речь героев, даже мысли. Как будто ты знаешь, что в какой ситуации произнес Мольер, о чем подумал. Для серьезной книги это не годится. Я тут разговаривал с Анечкой Ахматовой, она вообще говорит, что в таких случаях прямая речь должна быть уголовно наказуема.

– Эк как! А то, что Кутузов и Наполеон в «Войне и мире» произносят слова, выдуманные Толстым? Это тоже уголовщина? А каких только слов в пьесах у Алексея Константиновича Толстого не произносит Иван Грозный!

– Но то в художественных произведениях, и твоя беда в том, что ты написал идеальное художественное произведение. А надо было постичь суть серии. Да что там, вот, почитай, и ты поймешь, что от тебя требовалось. – И Тихонов, достав из портфеля книжку в желтой обложке, вручил ее Булгакову.

Взяв ее, Булгаков похолодел. Мало того, что на обложке с портретом Гейне значилось: «Жизнь замечательных людей. Гейне. Александр Дейч. Журнально-газетное объединение», открыв обложку, он увидел заветную и отныне проклятую цифру 1. Это он хотел быть номером 1, а стал Сашка Дейч. Почему так?! Да еще тираж сорок тысяч экземпляров! Он листнул и прочитал наугад: «Дворянская идеология постепенно уступает место революционно-буржуазной. В пору необычайного цензурного гнета и полицейских репрессий немецких монархов Гейне быстро делается опасным и, во всяком случае, нежелательным писателем для привилегированного дворянского сословия». Дальше читать не имело смысла, и он с брезгливостью захлопнул монографию.

– Да, Александр Николаевич, вы и впрямь ошиблись с выбором автора в моем лице. Ибо я создаю художественную литературу. А здесь задача стояла полностью противоположная.

– Спасибо за понимание, – воскликнул Тихонов. – Позволь тебя угостить, родной мой!

– А что-то в своем разгромном письме вы меня родным не именовали, – усмехнулся Михаил Афанасьевич. – А насчет угостить, я и сам кого хочешь могу. «Дни Турбиных» по-прежнему идут с аншлагом.

– Оп-па! – вдруг раздался голос Дейча в тот самый миг, когда Булгаков протягивал его книгу обратно Тихонову. – Тебя-то мне и надо. К памятнику Пушкину сейчас пойдем или выпьем сначала за мою книженцию?

– Пожалуй, сначала выпьем, – угрюмо ответил рыцарь де Бульгак, желая идти к Александру Сергеевичу не больше, чем кот согласен купаться в крещенской проруби. И они стали пить за первый номер, доставшийся Дейчу. Булгаков чувствовал себя лисой в капкане. Либо пить за марксистски выверенную книжонку, либо идти на Страстную, пару лет назад ставшую Пушкинской, и прославлять эту желтую дрянь публично.

Тем временем уже и Якова Даниловича позвали, чтобы принес пакостный документ:

– Изволь, твоя подпись, – торжествуя, сказал Дейч.

– Ну что же, придется идти, – вдруг предательски весело вымолвила Люся. От нее он такого не ожидал.

– Мы скоро вернемся и будем дальше кутить, – бросил Сашка официанту. – Тут в двух шагах.

– Они вернутся, – кивнул Розенталь.

– А я рассчитаюсь, – возразил Булгаков, но жена вновь его дернула:

– Нет, вернемся. Это надо будет обмыть.

– Да в чем дело-то?! – гневно воззрился на нее супруг.

– Вернемся, вернемся, – засмеялась она, пуще прежнего гневя его. Но на выходе она шепнула ему в самое ухо: – Не бойся, я спасу тебя.

До памятника дошли за пару минут. Дейч радостно вручил проигравшему своего «Гейне», но Елена Сергеевна вдруг отстранила его и, достав из сумочки страницу, дала ее ничего не понимающему Булгакову. На странице было отпечатано: «Михаил Булгаков. Мольер. Москва, 1932». Титульный лист рукописи.

– Вот это. И произноси, что там положено по договору.

– Э! Э! В чем дело? – возмутился Дейч. Возроптали и прихваченные им с собой дружки. Тихонов лишь тихо похихикивал.

– А вот в чем, – сказала Мадлена и показала всем текст договора. – Читайте вслух!

Дейч стал читать:

– «Мы, нижеподписавшиеся, клянемся, что если книга о Мольере выйдет раньше книги о Гейне, то Александр Дейч поднесет книгу о Мольере Булгакова к памятнику Пушкину и громко скажет: “Вот первая книга нынешней литературы!” Ежели книга о Гейне выйдет раньше книги о Мольере, то Михаил Булгаков встанет перед памятником Пушкину и сделает то же самое». И что же?

– Вот он и сделает сейчас то же самое.

– Охренеть! – обалдел Дейч, понимая, как просчитался.

– Договора надо уметь составлять! – похлопала его по плечу хитроумная Мадлена.

– Хороша плутовка! – хохотал Тихонов.

– Подумать только, меня, еврея, облапошили! – все еще не мог прийти в себя Александр Иосифович.

– Просто нашлась еврейка похитрее, – засмеялась Елена Сергеевна.

А ее муж, радуясь такому спасению, в соответствии с договором «сделал то же самое» – встал перед памятником и громко произнес:

– Александр Сергеевич! Вот первая книга нынешней литературы!

Глава сороковая

Злостный симулянт

1939

Вскоре после визита Фадеева к Булгаковым пришел еще один из организаторов Союза писателей, два года назад переселившийся из Ленинграда в Москву. Последний его роман «Похищение Европы» громко вопил о бездарности автора, но в нем сочинитель показал загнивание буржуазного мира, ибо сам его видел – в начале тридцатых больше года лечился от туберкулеза легких в Швейцарии и Германии, а попутно достаточно поездил по другим странам. И похищенную Европу вознесли на пьедестал, а автор романа принялся соперничать с Фадеевым, желая занять высшее положение в писательском сообществе.

– То Фадеев, то Федин, – проворчал Михаил Афанасьевич, когда жена сообщила ему о том, кто звонит и чего хочет. – Ну, пусть тоже приходит.

И Федин явился. Но совсем не так, как Фадеев. Нетрудно было сразу же догадаться, что он пришел с проверкой, действительно ли антипролетарский писатель настолько болен, чтобы ему выделять пятитысячную ссуду и путевку в привилегированную «Барвиху». Поздоровавшись, он по-барски скинул на руки Елене Сергеевне роскошное коверкотовое пальто, настоящее английское, цвета крем-брюле, с непременным для такого вида верхней одежды черным воротником. Войдя, он первым делом уставился на хозяина дома и внимательно изучил его.

– Говорят, вы очень больны, и я счел своим долгом посетить вас.

– Премного благодарен, будьте как дома.

– Я, собственно, ненадолго. Вот, счел своим долгом надписать вам свое «Похищение Европы». – И он протянул томик в коричневом кожаном переплете, каковых у булгаковских книг никогда не бывало, да и не будет уже. Михаил Афанасьевич принял подарок,