Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

только Наденьке пришлось все же подхватить свой чемодан и последовать путем всех арестантов. Сделав несколько шагов, она упала, попыталась встать – и снова упала. Синьков выкрикнул следующего. Следующий быстро прошел мимо Надежды Ивановны, не взглянув на упавшую, так же и другие. Когда очередь дошла до Потапова, он остановился, поднял Наденьку и повел ее, еле передвигавшую ноги, к будке, из окошка которой торчал ствол ногтевского карабина.

Сердца обоих колотились. Вот сейчас… раздастся выстрел – и… Они уже подходили к будке. Еще несколько шагов… успеют?.. Ногтев подпустил их на безошибочное расстояние – и нажал на курок.

Потапов упал. С обеих сторон пристани раздался единовременный легкий вздох или, скорее, стон, и все затихло. Только кричали чайки и выл ветер.

– Никакие шашни промеж заключенных у лагере не допущаются, – равнодушно-скрипучим голосом бурчал Синьков, научая новоприбывших неразумных граждан соловецким заповедям. – Сказано – уперед к будке по одному, значить – по одному, а не – ишь ты – под ручку, парочкой, баран да ярочка. Ну як бараны, як бараны бестолковые, ох, мать вашу туды-растуды, святые угодники… Следующий!..

16

Веселым апрельским днем, когда в Париже цветут каштаны и вишни, прогуливались вдоль набережной Сены два молодых человека военной выправки. Старшему было лет около тридцати, другой казался и был намного моложе и выше ростом.

– Я тебе не рассказывал? – спросил старший. – Когда-то мы гуляли здесь с Максом Волошиным. Еще до войны… тогда он почему-то вдруг начал мне говорить о масонах… о тамплиерах. Как один из них проклял французских королей, которые действительно после того начали внезапно умирать, причем неестественной смертью… Странно…

– Я тебе тоже кое-что расскажу о масонах. Присядем?

Они устроились за столиком уличного кафе, подошла русская барышня-официантка, они заказали кофе.

– Ты ведь знаешь, что отец снова женился, – продолжал Глеб. – Представь, его теперешняя жена оказалась какой-то дальней родственницей по материнской линии самому Керенскому. И вот однажды, смотрю, сияет Тарас Петрович. В чем дело? Оказывается, на обед приглашен сам бывший глава Временного правительства Александр Федорович. А я с ним уже однажды столкнулся летом семнадцатого, после отречения государя… Ну-с, откушали чем Бог послал и перешли в кабинет отца. И вот я возьми да и спроси в лоб: «Кто же это, Александр Федорович, отдал приказ об аресте государя?» Бедный Тарас Петрович аж со стула чуть не свалился от моей наглости. Завертелся как уж на сковороде. Керенский набычился, завращал глазами и, глядя на меня исподлобья в упор, так же нагло, как я его спросил, ответил: «Решение об аресте государя приняла наша ложа». Можешь себе представить? Вот так! Тогда я с наскоку задаю следующий вопрос: «А о расстреле?» Он выдержал паузу, усмехнулся и говорит: «А этого, молодой человек, я вам не скажу». Тут Тарас Петрович опомнился, зашикал, заизвинялся, вошла мадам Горомило, и на этом все кончилось… Знаешь, у меня такое чувство, что государь не отрекался от престола.

– Вот как? На чем же ты основываешься? У тебя есть доказательства?

– Нет, разумеется, никаких доказательств у меня нет и не может быть. Отречение, как и расстрел, покрыто тайной, которая когда-нибудь, возможно, откроется… возможно – потому что все кругом лгут… А основание… оно может показаться тебе совершенно недостаточным… это скорее интуиция, чем основание… Хотя, знаешь, когда опубликовали частичную переписку Александры Федоровны с царем, один фрагмент из письма Ее Величества, написанного как раз в момент предполагаемого отречения, меня поразил, и я запомнил его почти дословно. Третьего марта государыня пишет: «Только что был Павел и рассказал мне все. Я вполне понимаю твой поступок, о мой герой! Я знаю, что ты не мог подписать противного тому, в чем ты клялся на своей коронации. Мы в совершенстве знаем друг друга, нам не нужно слов, и, клянусь жизнью, мы увидим тебя снова на твоем престоле, вознесенным обратно твоим народом и войсками во славу твоего царства… Ты спас царство своего сына, и страну, и свою святую чистоту, и – иуда Рузский! – ты будешь коронован Самим Богом на этой земле, в своей стране».

– Да, это сильные слова… пророческие… безусловно, государь будет коронован Самим Богом, только уже не здесь, а в Царствии Небесном, в вечности… Тем не менее, напротив, я убежден, что царь отрекся. Не знаю, как объяснить… Оттого что… видишь ли, когда большинство народа теряет монархическое чувство любви к помазаннику Божию… Без народной любви невозможно продолжать оставаться русским царем… невозможно навязывать себя тем, кто тебя ненавидит и желает избавиться… тем более такому государю, как Николай Александрович… Да, конечно, он не хотел смуты, не хотел гражданской войны в пору решительного наступления и близкой победы… Ведь вся армия в лице своих генералов от него отреклась… Это было больнее всего. Я уж не говорю об обществе… Да, да, именно так: не он отрекся, от него отреклись!..

– С такой постановкой и я соглашусь. Именно не он, но от него… и всё же…

– Кроме того, послушай, есть еще один аргумент. Клятва тысяча шестьсот тринадцатого года. Когда русский народ клялся Богу о сохранении верности Романовым до скончания века. Клятвопреступление большей части народа и равнодушие, незащищение государя другой лишает весь народ милости Божией… Для полноты картины нам не хватало еще только сказать: «Кровь его на нас и на детях наших», чтобы переполнилась чаша Божьего гнева… Так вот, своим отречением, возможно, государь спас от наказания весь народ, взяв на себя его преступление, положив душу свою за народ свой. Равно как и вся царская семья… Я вообще думаю, мы перешли какой-то страшный рубеж и сейчас все стремительно покатится к концу…

– Ну я, конечно, не такой фаталист. Я предпочитаю действовать. Борьба еще не кончена, и многие готовы ее продолжить.

– И я не фаталист, но разве Господь отменял Апокалипсис?

– О Господи! Апокалипсис в нашей стране уже произошел и… и знаешь что… Я хотел предложить тебе уехать вместе в Совдепию…

– Зачем?

– Затем, чтобы большевики не почивали на лаврах и преждевременно не трубили победу. Чтобы они знали: еще остались честные русские люди, готовые пожертвовать своей жизнью ради спасения отечества.

– Это бессмысленная жертва, Глеб… – тихо сказал Павел.

– И это говоришь – ты?!

– Надо иметь смелость признать, что мы потерпели поражение и война проиграна окончательно. Россия давно идет своим путем. Не нашим. Нам остается только принять эту большевистскую, ненавистную нам Россию…

– Принять?!. Ты с ума сошел!

– Или оставаться без России. Потому что третьей России нет.

– Ба! Знакомые всё лица! Какими судьбами, господа? – К их столику подошел молодой