Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

Франция же ради «распыления» по всему миру русской армии готова была взять на себя ее временное обеспечение продовольствием, реквизировав в компенсацию все ее имущество, вывезенное из Крыма. (Три больших парохода с углем, двести тысяч комплектов обмундирования, триста сорок тысяч пар белья, пятьдесят восемь тысяч пар обуви, триста тысяч пудов зерна, семьдесят тысяч пудов разного продовольствия, сорок пять тысяч винтовок, двенадцать миллионов патронов, триста пятьдесят пулеметов, весь запас материалов для шитья теплой одежды и вообще все, что находилось на судах.) А потом реквизировала и сами суда, торговые и военные, затем конфисковала остатки денег врангелевского правительства в парижском банке, затем личные счета лиц из окружения Врангеля… Ну раз ее, России, больше нет, для чего же стесняться, имущество отныне ничейное…

И генерал Врангель страшно раздражался: «Если французское правительство настаивает на уничтожении русской армии, наилучшим выходом было бы высадить ее с оружием в руках на берегу Черного моря, чтобы она могла, по крайней мере, достойно погибнуть!» (Но, господин генерал, это же вам и предлагают союзники-англичане. Правда – без оружия, чтобы уж наверняка.)

Еще хуже было положение гражданских беженцев, они намертво застряли в Константинополе (столько раз нами почти что взятом и столько же раз в мечтаниях – освобожденном от турок Втором Риме!). Ради куска хлеба шли на любую работу, бывший камергер пас коров, бывший губернатор чистил картошку, жены офицеров становились прачками и посудомойками, одичалые русские дети стаями бродили по улицам, юные гимназистки в лучшем случае подавали в ресторанах… Бедствия русских, лишившихся Родины, и их рассеяние по миру еще только начинались…

* * *

Одним из первых эмигрировал Тарас Петрович Горомило. В отличие от многих русских беженцев, он сумел присоединиться к своим партийцам и думцам и неплохо устроиться в Париже. Через пару лет в Париже обоснуется почти вся политическая, общественная и художественная элита, и жизнь для многих потечет вполне терпимо и даже, в некоторых случаях, весьма приятно. Само собой, тоска по Родине, вспыхнувшая ярким пламенем любовь к ней и гадание о ее судьбе станут главным содержанием жизни и размышлений эмигрантов, преимущественно значительно поправевших, склонившихся душой к преданной ими монархии и Церкви.

Храм Александра Невского на рю Дарю был переполнен. Мелькали сановитые фигуры, значительные лица, узнаваемые авторитеты, возвышалась величественная спина великого князя Николая Николаевича и его характерно резкий, будто высеченный резцом профиль. Служба закончилась, и русские добровольные беженцы и недобровольно высланные из пределов России изгнанники – ученые и философы – вышли из храма. Образовались оживленные группки.

В одной из таких группок Глеб с удивлением заметил отца. Он подошел ближе, Тарас Петрович тоже увидел сына и, на полуслове оборвав речь, извинился и кинулся ему в объятия – как-никак, родная кровь; он даже прослезился, обнимая Глеба и похлопывая по плечу.

– Здесь весь Петербург, – наобнимавшись, зашептал он, – и великий князь, и Керенский, и все-все, будто никуда и не уезжали. Ты как? С кем? С Врангелем? Имей в виду: его здесь не признают.

– Почему?

– Заносчив. Заносчив и претенциозен. Наши учредиловцы и из бывшего Временного правительства считают… Скажу тебе по секрету, мы отказались предоставить зарубежные русские средства для нужд эвакуируемой армии, мы считаем себя преемниками законной власти и отвергаем подобные претензии Врангеля. Должен сказать, в этом нас поддерживают французы…

– Что же вы хотите, чтобы армия исчезла? Ликвидировалась? Почила в Бозе?

Тарас Петрович пожал плечами.

– Франция считает, часть армии должна вернуться в Россию, другая… может уехать в Бразилию…

– В Бразилию?!

– Да, на плантации.

– А еще куда?

– Ну… есть разные варианты. Ты-то, ты-то как? Как мыслишь? Советую все же подальше от Врангеля…

– Ну, во-первых, я не из Крыма, я с Дальнего Востока.

– А!.. Говорят, у вас там генерал Дитерихс объявил-таки монархию? Что ж, хоть и поздновато… Честно говоря, у нас тут тоже… многие теперь склоняются. Но! Если уж монархия, то, я так думаю, надобно бы как в Англии, а если республика, что я, как ты понимаешь, предпочитаю, чтобы как во Франции…

«Боже мой, – думал Глеб, – они же ничему не научились… Они думают, что от их склонений туда или сюда еще что-то зависит, зависит судьба России. Какая слепота, какая самонадеянность, какая, в конце концов, тупость!»

– А ты что же, был на церковной службе? Склоняешься к православию? – с нескрываемой иронией спросил Глеб.

– Да нет, не то чтобы склоняюсь, но… здесь все, понимаешь? Духовный очаг, так сказать, бывшей родины… Объединяющий символ… – И Тарас Петрович приложил платочек к глазам. – Так что хожу, милый. Каждое воскресенье хожу. Все нужные люди здесь. Хожу. А ты слыхал про покушение на Милюкова в Берлине?

– Н-нет…

– Ну и слава Богу, а то я уж, грешным делом, подумал…

– И что же, он убит или ранен?

– Ни то ни другое. Представь, его заслонил Набоков и получил за это смертельную пулю.

– Жаль…

– Да, да! Ужасно жаль Владимира Дмитриевича! Ужасная смерть! Ужасная!

– Жаль, что Милюкова не застрелили.

– Фу!.. Экий ты, Глеб, кровожадный… Кстати, родной мой, я тебе должен сознаться. Дело в том, что я на старости лет снова женился. Да-с, друг мой, покойная наша незабвенная мамочка благословила. На баронессе Штраль… Прекрасная женщина! Прекраснейшая! Бедная вдова, как и я… представь, муж был замучен в семнадцатом озверевшей солдатней… – завздыхал Тарас Петрович, – да вот же, пойдем, я тебя ей представлю. – И он подвел Глеба к баронессе, беседующей с некой дамой. – Прошу прощения, мадам. Дорогая Юлия, позволь представить тебе моего младшего сына, недавно прибывшего в Париж с Дальнего Востока. Прошу любить и жаловать – Глеб Тарасович Горомило!

– Здга-а-вствуйте, молодой человек, очень га-а-да, – пропела, грассируя, Юлия Сергеевна, оценивающе, с ног до головы, оглядев Глеба, и протянула руку.

Глеб шаркнул ногой, поклонился и приложился к руке.

– Милости пго-о-сим в наш дом, буду га-а-да, – она еще раз милостиво кивнула Глебу и обратилась к прерванному разговору.

– Видишь ли, – зашептал сыну Тарас Петрович, – у нас тут самая маленькая квартирка, так что, сам понимаешь, друг мой, ночевать не приглашаю. Правда, у Юлии есть некоторые средства от покойного мужа, слава Богу, не бедствуем, как другие. Ты только представь, работа таксиста считается у нас самой престижной! Даже князья и те не брезгуют. Что уж говорить, один генерал, не буду называть фамилию, служит у немецкого крестьянина батраком! Берут самые черные работы, да еще попробуй найди! Здесь одна фрейлина (!) работает официанткой, еще и Бога благодарит! Ах, мой друг,