Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

оказались, трудно было не умереть. Эльза старалась не расстраивать своего спасенного подопечного. Но Павел настаивал, и ей приходилось рассказывать многие неприятные вещи о положении остатков армии Юденича. И все настойчивее звучал для него вопрос: а что же дальше?

Он не мог вечно пользоваться гостеприимством Эльзы. Ее доброта и забота о нем объяснялись ли одним евангельским человеколюбием и ее половинчатой русскостью? При всей ее сдержанности и даже порой холодности он не мог не чувствовать ее приязни, ее женского интереса к нему. Он уже знал, что муж Эльзы погиб на фронте, что она одинока и, вероятно, как всякая женщина, инстинктивно ищет новую привязанность и опору. Но чем он может ей ответить? У него даже нет денег, чтобы оплатить ее расходы на его лечение… да и примет ли она деньги, не оскорбит ли ее бескорыстные чувства предложение об оплате?..

Однажды вечером, когда она, сделав все домашние дела, по обыкновению вошла к нему в комнату спросить о здоровье, Павел сказал:

– Эльза, я должен с вами поговорить…

Она с промелькнувшей в глазах тревогой посмотрела на него, словно догадываясь, о чем пойдет речь, и присела на стул подле дышащей жаром печки.

– Дорогая Эльза… благодаря вашей заботе я уже совсем здоров… И я вам очень признателен, но… мое пребывание здесь не может быть бесконечным… Кроме того, я перед вами в неоплатном долгу. По крайней мере, мне нужно найти работу, чтобы не обременять вас… или… и, в конце концов, я должен понять, как мне жить дальше. Несмотря на гибель огромной части армии, уверен, что выжил не один я и что борьба будет продолжена. Я… должен найти кого-то из своих и… решить… в общем, вы понимаете.

Эльза слушала его не перебивая и, когда он кончил, тихим и ровным голосом произнесла:

– Павел Николаевич, во-первых, доктор говорит, вы еще нездоровы. А во-вторых, вам не все известно о положении ваших русских. Окрестности Нарвы объявлены карантинной зоной, все заболевшие – и военные, и беженцы, а их, как вы знаете, десятки тысяч – согнаны в тифозные бараки и оставлены умирать без еды и медицинской помощи. Тех же, кто уцелел, отправляют в концентрационный лагерь в Пяэскюла на сланцевые рудники – это медленная смерть. Другой работы для русских нет. Даже самой черной на хуторе, за это хозяину полагается большой штраф. Кроме того, вам запрещено передвигаться по стране. Ваши военные руководители пытались добиться возможности пересечь границу и выехать в Финляндию или Польшу, но и это запрещено. Правда, разрешается бежать обратно, в Советскую Россию. От голода и безысходности, отчаяния некоторые бегут. Но что их ожидает на родине, думаю, вам лучше знать.

Она замолчала.

Молчали долго. Молча она подложила еще дров, зажгла лампу и стала неспешно собирать на стол ужин. Тихо тикали часы. В кресле, уютно свернувшись калачиком, сладко посапывал серый пушистый кот, ревновавший к задержавшемуся гостю свою хозяйку и недвусмысленно выказывавший ему порой свое неудовольствие.

Наконец Эльза сказала:

– Я, конечно, не имею никакого права вас задерживать, Павел Николаевич, и вы можете оставаться здесь столько, сколько сочтете нужным. Я только хотела сказать, чтобы вы знали: в любом случае, какое бы решение вы ни приняли, вы всегда сможете сюда вернуться и рассчитывать на мою дружбу. Если она вам когда-нибудь понадобится.

Павел подошел к ней и поцеловал обе руки.

– Эльза… я никогда не забуду вашей доброты и вашего сердца…

Ночь Павел провел без сна и на следующее утро попросил Эльзу, если удастся, разузнать что-нибудь о командире Талабского полка генерале Пермикине или Родзянко.

Потекли томительные дни. Теперь, когда Павел чувствовал себя почти здоровым, ему невыносимо было оставаться в этом тихом, покойном доме с котом, Эльзой и Эльзиной домработницей. Иногда приходил брат; в отличие от сестры, он плохо говорил по-русски и тоже подолгу молчал. Так молча они просиживали иногда целый вечер, едва перекинувшись несколькими фразами. Брат вызывался помочь Павлу переправиться в Польшу, где в это время шла война поляков с большевиками, но нужно было ждать верного человека, сопроводившего бы Павла до границы.

Наконец верный человек был найден, наступили дни прощания. За столом Эльза появлялась с покрасневшими, заплаканными глазами, страдал и Павел. Что же ему делать: остаться в Эстонии и жениться на Эльзе? Просто жить, как все обыватели, тихо и сытно, не задаваясь мучительными, проклятыми вопросами о судьбе дорогого отечества? Но как жить со смертельной раной в груди, истекающей кровью, после всего, что произошло? После шести лет мировой бойни, разорвавшей в клочья Россию?.. Но если бы он даже и захотел остаться, для русских в суверенной Эстонии места не было.

Эльза ни о чем не спрашивала, она все понимала и старалась ничем не выдавать своих чувств (за исключением покрасневших глаз), но в этом она уже была не властна.

О конечно, она ему нравилась и он был ей благодарен, но любил ли он ее? Любил ли он так, чтобы эта любовь пересилила в нем любовь и сострадание к погибающей родине? Увы, нет. И все же он почему-то сказал:

– Кончится война, и я вернусь к вам, Эльза…

Эти слова словно прорвали плотину долго сдерживаемых ею чувств. Слезы брызнули из глаз, она уронила голову на стол и захлебнулась в рыданиях.

Он подошел к ней, обнял и, покрывая поцелуями мокрое от слез лицо, стал шептать нежные и утешительные слова, а она все качала головой и не верила, что он вернется и все будет хорошо: что же может быть хорошего в мире, раздираемом ненавистью и страстями? Все хорошо было только сейчас, в эти горько-сладостные и торжествующие мгновения терпкого счастья, не имеющего будущего…

Через три дня они расстались, оба понимая, что навсегда.

13

В ноябре двадцатого года последний крупный контингент беженцев из Крыма – порядка ста пятидесяти тысяч военных и гражданских лиц на ста тридцати судах – уже целую неделю стоял в море на подступах к Константинополю, ожидая разрешения сойти на берег. Переполненные суда трещали по швам. Не было ни еды, ни воды. Никто не рассчитывал на такое длительное стояние в неизвестности. Нервы у беженцев не выдерживали, мужчины возмущались, дамы впадали в истерику – Османская империя, оккупированная войсками Антанты, не желала принимать русских беженцев.

Ах эти русские! – морщились англичане. – От них одни неприятности. И какая это обуза для стран-победительниц! Клемансо совершенно прав: России больше нет! А раз ее нет, для чего сохранять шестидесятитысячную армию Врангеля? Англичане вообще настаивали на ее немедленной репатриации в Советскую Россию, обратно