Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

Лицо адмирала походило на застывшую маску. Сохраняя спокойствие, он тихо сказал:

– Предать, Михаил Иванович. Пре-дать. – И, помолчав, добавил: – Значит, союзники меня предали. Этого следовало ожидать.

Начальник эшелона опустил голову.

А в коридор вагона, громко топая сапогами, бесцеремонно вваливалась красногвардейская дружина, с любопытством оглядывая Колчака и выглядывавшую из-за его плеча маленькую миловидную женщину.

Прочли акт о передаче адмирала чехами представителям политцентра.

– Именем революции вы арестованы, адмирал, – важно произнес зачитавший бумагу и указал на выход.

Александр Васильевич оглянулся и молча, глазами попрощался с Анной Васильевной.

– Господин… простите, не знаю вашего имени и звания… – неожиданно раздался ее звонкий голос.

– Представитель иркутского политцентра Краснощеков, – представился тот. – Что вам угодно, гражданка?

– Господин Краснощеков, я прошу вас арестовать меня вместе с адмиралом, – твердо произнесла Анна Васильевна.

– Анна Васильевна!.. – обернулся адмирал. – Зачем?!.

– Вот как?.. На каком же основании? – удивленно поднял брови представитель.

– Я помощница и… друг Александра Васильевича Колчака.

Краснощеков понимающе усмехнулся.

– Ну если вы так хотите в тюрьму, мадам, извольте.

Их окружил отряд красногвардейцев и повел вдоль перрона через вокзал на площадь, где уже стоял приготовленный для Верховного правителя автомобиль.

Наблюдавшие за происходящим чехи и японцы бесстрастно провожали глазами арестантов.

11

Генерал Каппель принял приказ Колчака о назначении его главнокомандующим, когда дни самого Верховного правителя и его армии были сочтены. За год своего правления адмирал менял уже четвертого главнокомандующего.

– Уму непостижимо, – говорили в армии, – до чего долготерпелив наш страстотерпец – рядовой офицер и солдат! Каких только опытов с ним не производят, какие кунштюки не выкидывают наши гениальные стратегические мальчики Костя Сахаров и Митька Лебедев, а чаша терпения все еще не переполнилась.

И вот чаша терпения переполнилась у Колчака, и когда его армии побежали со всех фронтов, он назначил главнокомандующим зрелого, опытного генерала Дитерихса, руководившего в свое время по распоряжению адмирала расследованием убийства царской семьи.

Трезво оценивая положение армий, убедившись в полной невозможности ни разбить, ни даже удержать красную лавину, Дитерихс доложил Верховному правителю о необходимости эвакуации Омска и отвода всех частей глубоко в тыл, предлагая задержаться там до весны, отдохнуть, переформироваться и с новыми силами перейти в наступление. Скрепя сердце адмирал согласился; началась подготовка к эвакуации.

Но тут, как черт из табакерки, выскочил неунывающий Костя Сахаров и сделал доклад, из которого следовало, что хотя защищаться нельзя, но защищаться непременно нужно и он, генерал Сахаров, берется и клянется честью отстоять белую столицу Сибири. Адмирал, и сам не хотевший оставлять город, с облегчением передал главнокомандование энергичному, решительному генералу.

Однако решительность и энергичность нового главнокомандующего не помешали красным войскам, опирающимся на партизанскую борьбу против белых, вплотную подойти к городу, который в спешке и суматохе покидали теперь последние остатки колчаковцев.

Кто-то из остающихся в городе местных чиновников с горечью пнул ногой валявшуюся сором в грязи афишку – еще недавно красовавшийся на всех омских заборах приказ Сахарова о превращении города в неприступную крепость, взять которую врагам не удастся во веки веков, аминь!

– Догенералились! – с презрением сказал чиновник. – Теперь будем лизать сапоги красной сволочи!

– Теперь вся надежда только на вас, – сказал адмирал Колчак генералу Каппелю, один смертник – другому.

Каппель взял под козырек и, как всегда, независимо от того чем он командовал – отрядом, корпусом или, как теперь, армией, – не щадя живота принялся делать то, что было необходимо сделать, – увести в глубокий тыл, в Забайкалье, остатки армии, попытаться спасти то, что еще можно было спасти от окончательного разгрома.

Глеб с остатками своего полка шел в арьергарде санной колонны, медленно двигавшейся на восток. Падали лошади, умирали тифозные, коченели раненые, садились в снег отдохнуть обессиленные болезнью и голодом и уже не вставали. Часа через два их заметало снегом, и в белой пустыне оставался лишь небольшой холмик, недавно еще бывший человеком.

Они надеялись отдохнуть и подкрепить свои силы в Красноярске, но по причине измены генерала Зданевича город оказался в руках красных. И тогда почерневший лицом Каппель обратился к своей полуживой армии со страшным, разрешающим от присяги словом: всем разочарованным, всем переставшим надеяться и верить, всем уставшим и изнемогшим в борьбе позволялось покинуть армию. И многие ушли. А те, кто остался, обойдя город с юга и с севера, продолжили свой поход дальше.

Теперь их путь шел параллельно железной дороге, по которой нескончаемым потоком в сытости и тепле, со всеми возможными удобствами и временными женщинами ехали в своих теплушках их недавние соратники по борьбе – чехи.

На разъездах маленьких полустанков попадались открытые платформы со сложенными вперемежку, штабелями мертвыми телами мужчин, и женщин, и детей – тех, кто поспешил эвакуироваться вслед уходящей белой армии и замерз в беспаровозных составах без топлива, воды и еды, без лекарств и медицинской помощи, всех раненых и болящих, кто не сумел встать и идти пешком по непроходимой дикой тайге – навстречу такому же голоду и холоду, навстречу неминуемой смерти.

А еще видели проходящие по сторонам от железной дороги воины большие, завязанные и чем-то заполненные мешки. Сперва их развязывали и смотрели. Потом перестали, потому что во всех мешках было одно и то же.

– Которая им надоест, на голову мешок, завязал – и порядок. Выкидывают с поездов как мусор, – объяснил Глебу вестовой.

Глеб не верил. Но развязанный мешок и мертвая женщина в нем иных объяснений не находили.

Они подошли к деревне Подпорожная, где река Кан впадала в Енисей, и Каппель созвал совещание командиров для определения дальнейшего пути. Одни предлагали двигаться по Енисею на север, так было безопаснее, но удлиняло путь на тысячу верст. Каппель предложил идти по реке Кан.

И армия разделилась. Глеб со своим отрядом остался с главнокомандующим. Теперь он шел во главе колонны, прокладывая путь по руслу коварно замерзшей реки, скованной по берегам высокими отвесными скалами. Незамерзающие горячие источники ручейками стекали с соседних сопок, струясь по ледяному покрову реки, невидимые под спудом легкого пушистого снега – в аршин. Ноги то и дело проваливались и утопали в горячей жиже, намокшие валенки моментально схватывались морозом и деревенели, превращаясь в пудовые гири, каждый шаг давался с трудом, и дикая тайга была молчаливым свидетелем нечеловеческой воли медленно и упорно бредущих вперед полуживых людей, свято веривших в своего командующего.

Каппель на коне или пешком, как все, двигался вместе с отрядами, появляясь то в середине, то в хвосте медленно плетущейся армии добровольцев, сознавая, что один вид бодрствующего генерала вселяет силы и непреклонный воинский дух.