Царские письма. Александр III – Мария Федоровна. Николай II – Александра Федоровна - Александр Николаевич Боханов

вас, с которыми я привык всегда бывать. Так скучно и пусто без тебя, моя дорогая душка Минни; давно я не ездил один и совершенно отвык от этого чувства – оставаться одному. Скучно, тоска, отвратительно!

Теперь мы только что кончили завтрак; были Черевин, Кутузов, Кригер (приехал нарочно из Берлина), Басаргин[152], Андреев[153] и несколько офицеров. Играла музыка, но от нее было еще грустнее и невесело! Бедный Georgy тоже очень грустен и тоскует, почти не выходит из своей каюты и еще меньше говорит, чем когда-либо.

Хорошо ли спала Alix в моей постели? Что вы делаете сегодня, гуляли ли, какой был обед? Я все хочу знать, меня все интересует. Ах, как меня тянет назад в милую Данию, в милейший Fredensborg! Совершено скверный кошмар вдруг очутиться в другой чуждой обстановке после милого, дорогого общества в Fredensborg.

Киль. Только что пришли благополучно сюда в 4 часа и встречены были салютом всей английской эскадры и двумя германскими судами «Baden» и «Blucher». Два английских адмирала со своими капитанами приехали ко мне с визитом. В 8 часов я пригласил их к обеду. Потом приехал граф Шувалов[154], Воронцов, Рихтер, Олсуфьев[155], Вердер и Villaume[156] и некоторые германские адмиралы представляться.

Киль узнать нельзя с тех пор, что я тут не был, а именно с 1872 года; что они понастроили – это удивительно и масса сильных батарей. Мы бросили якорь между «Baden» и английским «Minotaur», против самого дворца. В 12 часов отправились в Берлин, а «Держава» сейчас же отправится обратно в Копенгаген, и я посылаю это письмо с В.Г. Басаргиным.

Скоро 7 часов и вы пойдете все к обеду; Боже, что я бы дал быть снова с вами там, авось кто-нибудь вспомнит и пожалеет мое отсутствие. Что за грустный был вчерашний последний обед, как я держался, чтобы не плакать, такую тоску и грусть чувствовал я все время. Ехали мы вагоне все вместе, но разговаривать я не мог, не до этого мне было, а представил, что я сплю.

На станции в Копенгагене меня проводило все семейство графа Толя[157] и все наше посольство, священник и офицеры Гвардейского батальона, получившие ордена. Мой друг старый швейцар со своей медалью трогательно прощался со мной. Потом мы сели втроем с George и генералом Shreiber[158] в коляску и поехали к Толботену[159], где никого, к счастью, не было, кроме адмиралов Scieve и Kriger и Аxil Бликсена[160].

На «Державе» закусили и пили чай, а в 3 ¼ 2 снялись с якоря и отправились в море, простившись с милым Копенгагеном и дорогой Данией! Ужасно было тяжело и грустно. Спал я, к счастью, хорошо, но чувствовал себя совершенно разбитым морально.

Теперь пора кончить письмо. Еще раз благодарю дорогих Papa Christian[161] и Маman Louise, Alix, Bertie[162], Fredi и всех за их ласки. Передай им всем мой поклон, а в особенности Victoria и Маnd, которые всегда так милы со мною и любят меня, не знаю за что!

До свидания, моя милая душка Минни. От всего любящего сердца обнимаю тебя. Целую Ксению, Ники, Мишу и Ольгу. Христос с вами, мои душки.

Твой верный друг Саша.

(ГАРФ. Ф. 642. Оп. 1, Д. 710. Л. 7—10 об.)

VIII

Берлин. 29 сентября 1889 г.

Моя милая душка Минни!

Вот мы уже в этом поганом Берлине и просто в отчаянии с Georgy попасть в этот омут! Как тяжело и невыносимо скучно быть в этой обстановке после нашей тихой, симпатичной жизни в Fredensborg!

Встреча была торжественная со всеми войсками берлинского гарнизона, которые потом прошли церемониальным маршем мимо нашего посольства на улице, а мы стояли с Императором и прочими на улице. Потом был большой завтрак с музыкой у нас в посольстве, который дал нам гр. Шувалов с женой и на котором было человек 50 за столом. После этого мы были с Georgy с визитами у Гильома[163] и императрицы[164], у Viki[165] и видел всех ее дочерей. Она очень плакала, рассказывая мне про своего бедного мужа и о его последних днях. Потом мы еще были у принцессы Мариан Фридрих Карл[166] и у Альбера Прусского[167] и его жены, которая очень симпатична и приятна. В ½ 5 принимали князя Бисмарка[168], который нарочно приехал сюда встретить меня и был даже на станции, чего он не делал ни для императора Австрийского, ни для короля Итальянского и, конечно, все пруссаки поспешили мне сообщить это.

Гильома я нашел гораздо более спокойным, чем прежде и он не так суетится и пристает; его жена очень постарела и выглядит гораздо старше его, но с большим апломбом и весьма достойна.

Погода, к счастью, великолепная, летняя и чудное солнце, но на душе тоска и грусть, когда подумаешь, что я мог бы еще быть все это время с вами в милой Дании, а тут ужасно тяжело и несимпатично. Теперь уже 3 часа и милая «Держава» должна быть обратно в Копенгаген, так что ты, надеюсь, получила мое письмо еще сегодня с Басаргиным. Более нет времени писать, фельдъегерь должен ехать в Копенгаген.

Мой искренний поклон твоим Папá и Мамá. Целую милую Alix и ее детей, а всем прочим мой усердный поклон. Крепко целую Ники, Ксению, Мишу и беби. От всей души обнимаю тебя, моя милая душка Минни. До свидания. Господь с вами, мои душки.

Твой верный друг Саша.

(ГАРФ. Ф. 642. Оп. 1. Д. 710. Л. 12–13)

IX

Гатчина. 24 мая 1891 г.

Моя милая душка Минни!

Вот опять мы расстались, и снова приходится мне писать! Очень грустно и пусто здесь без тебя и Гатчина совсем не то, что было; все на месте, а все-таки все во сне, да вдобавок и погода несносная: ясно, солнце, а холод страшный и всего 7 градусов в тени, а на солнце более 11 градусов не поднимается. Ночью вчера и сегодня всего 1 градус, так что после Москвы просто мерзнешь, и, конечно, сейчас же я поймал насморк и кашель.

Наше прощание и отъезд из Москвы до сих пор не забыл, так было грустно и тяжело разъезжаться в разные стороны и на такое огромное расстояние. Сергей поехал со мною до Клина и мы проболтали вдвоем часа два и пили содовую воду; жара была сильная.