Безумие Гёльдерлина. Жизнь, поделенная надвое - Джорджо Агамбен

11 июня. Из протокола консистории Нюртингена: «Вдова каммератерша Гок просит вспомоществования для больного сына, магистра Гёльдерлина. Concl.[87] Поскольку ни из exhibito[88], ни из приложенной заметки невозможно точно определить, где сейчас пребывает магистр Гёльдерлин, следует уведомить на этот счет деканат Нюртингена. Concl. ex post[89]: выделить Главному финансовому департаменту сумму минимум в сто талеров, дабы в будущем продолжить рассмотрение дела».

Вследствие создания Рейнского союза и распада Священной Римской империи небольшое государство Гомбург входит в состав Великого герцогства Гессен-Дармштадт. Синклер боится потерять место на службе при ландграфе и вполне объяснимо тревожится из-за сменившихся обстоятельств; 3 августа он, возможно слишком поспешно, пишет письмо матери Гёльдерлина и просит ее увезти сына обратно в Нюртинген:

Глубокоуважаемая госпожа советница[90],

Изменения, которые, к сожалению, произошли в положении господина ландграфа и о которых вам, вероятно, уже известно, вынудили его принять кое-какие ограничительные меры и запретить мне находиться в городе, по крайней мере на время. Поэтому мой несчастный друг, чье безумие дошло уже до крайних пределов, не может более получать жалование и оставаться в Гомбурге; как следствие, меня попросили обратиться к вам, чтобы вы прислали за ним кого-нибудь. Его странное поведение так сильно настроило против него простой люд, что есть опасения полагать, что в мое отсутствие с ним могут обойтись чрезмерно жестоко, а если и дальше предоставить его самому себе, это может быть опасно для общественности. Так как в городе нет соответствующих учреждений, его следует увезти отсюда – для предосторожности и общего блага. Можете вообразить, какие мучения мне это доставляет, но нужда неизбежно одерживает верх над чувствами: в нынешние времена мы привыкли к подобным лишениям. Я сочту своим долгом в будущем заботиться о Гёльдерлине, насколько это возможно, но обстоятельства пока не позволяют мне более ясно выразиться на этот счет.

Примите от меня и моей матери изъявление наших дружеских чувств и высочайшее почтение к вам и вашей семье.

Искренне ваш, доктор Исаак фон Синклер.

Синклер, вероятно с целью убедить мать своего друга, преувеличил, в каком тяжелом состоянии пребывает Гёльдерлин, ведь еще несколько месяцев назад, с его слов, тот был спокоен. Кроме того, «ограничительные меры», о которых он упомянул в письме, не предполагали, что он больше не сможет исполнять своих обязанностей: он остался на службе при ландграфе и предпринял активные действия, дабы избежать распада княжества Гомбург (на тогдашнем бюрократическом жаргоне это явление называлось Mediatisierung[91]). Может статься, Синклер ожидал, что у него возникнет необходимость часто отлучаться из города, и именно поэтому решил препоручить друга его матери, даже не представляя себе, какие последствия возымеет это письмо.

Родительница даже не дождалась, пока сын окажется в Нюртингене, чтобы оценить его состояние, и решила принудительно отправить его в лечебницу профессора Аутенрита в Тюбингене, куда поэта поместили 15 сентября. Перевозка больного обошлась в 137 флоринов.

11 сентября. Ландграфиня Каролина Гессен-Дармштадская пишет своей дочери, принцессе Марианне Прусской (на французском): «Беднягу Гольтеринга[92] перевезли сегодня утром, чтобы препоручить родственникам. Он изо всех сил пытался выброситься из кареты, но человек, который должен был приглядывать за ним, оттолкнул его от двери. Он кричал, что его уводят стражи, предпринимал еще попытки вырваться и настолько сильно исцарапал провожатого своими невероятно длинными ногтями, что тот был весь в крови».

Вернер Кирхнер пишет: «Карета, в которой Гёльдерлина планировалось доставить обратно на родину, прибыла утром 11 сентября 1806 года. Безумца пришлось силой затолкать внутрь. Он то и дело пытался выскочить из кареты, и всякий раз человек, который сопровождал его, усаживал его обратно. Гёльдерлин кричал, что его уводят стражи и пытался отбиться, царапая ногтями своего попутчика: те были настолько непомерно длинные, что мужчина истек кровью. Из этого можно заключить, что безумие окончательно сломило поэта. В его памяти еще жило воспоминание о том, как годом ранее Синклера конвоировали в тюрьму в Вюттемберге».

Как ландграфиня, так и Кирхнер (кажется, у обоих этих свидетельств есть общий источник) ошибочно считали и даже не сомневались, что Гёльдерлина отвезут в дом его матери. Новость о его принудительном отбытии, вероятно, была приписана к посланию графини уже после той даты, которая указана на нем. В предыдущем абзаце этого письма можно обнаружить шутливый намек на сумасбродное поведение другого человека; кто знает, может, оно и подсказало ей упомянуть эпизод, связанный с поэтом: «Новоиспеченная графиня Нассау со вторника во Франкфурте, подумайте только, знаменитый Бисмарк вернулся на службу, говорят, будто ныне он сошел с ума, и его безумие дошло до того, что за столом он бросался хлебными шариками в лицо моей кузине».

Что до свидетельства Кирхнера, оно противоречиво. Сопротивление Гёльдерлина, с одной стороны, объясняется страхом, что его, как и Синклера, арестуют, и это, безусловно, вполне понятно, ведь его пытались силой усадить в карету, а с другой – это же поведение приводится в качестве доказательства его безумия. Почему поэт так упорно пытается избежать принудительной поездки, становится ясно, если предположить (а это более чем вероятно), что его провожатые сообщили ему, куда именно они держат путь.

В протоколе психиатрической лечебницы в Тюбингене содержится весьма лаконичная запись о периоде содержания Гёльдерлина: «Магистр Гёльдерлин из Нюртингена, с 15 сентября 1806 года по 3 мая 1807 года, 321 день».

Михаэль Франц подробнейшим образом воспроизвел события сентября 1806 года и отметил, что путешествие из Гомбурга в Тюбинген вряд ли могло продлиться четыре дня (с 11 по 15 сентября); поэтому он предположил, что Гёльдерлина на некоторое время поселили в неизвестной лачуге: это следует из письма госпожи фон Проек Якову Цвиллингу, другу Синклера.

Иоганн Генрих Фердинанд Аутенрит, заведовавший лечебницей в Тюбингене, учился медицинскому делу в Павии и был совсем не тем, кого в наши дни называют психиатром. Несмотря на это, в своем учреждении он принимал душевнобольных и изобрел маску, которая мешала им кричать. Если верить его собственным словам, этого приспособления – подобия намордника, а также обычного шнурка, которым связывали руки (Аутенрит говорил, что предпочитает этот метод смирительной, или же «английской», рубашке), – вполне хватало, чтобы усмирить пациентов. Мы не знаем, подвергали ли Гёльдерлина подобному обращению.

Я наказал сделать из кожи, которую используют для изготовления обувных подошв, маску, закрывающую лицо, а в нижней части также и подбородок; в области рта с внутренней стороны у нее есть выпуклость, набитая мягким наполнителем. Вырезал в ней отверстия для носа и глаз. К маске пришиты две