Amor. Автобиографический роман - Анастасия Ивановна Цветаева

три кирпича, каждый весом по три килограмма, – а у неё едва хватало сил на два кирпича, и это вызывало насмешку… Потом пришлось ходить с мужчинами на стройку, ей – собирать строительный мусор и по десять часов (с одним часом перерыва) таскать его в ящике, волоком (другого способа, по силам себе, она не нашла). Этот «мусор» состоял из обломков камней, тяжёлой штукатурки, и ящик, даже только наполовину наполненный, весил больше, чем она могла сдвинуть с места.

На кирпичном заводе проработали только зиму, и то не всю… К весне пришёл приказ произвести пересмотр женщин, и Ника попала в число отправленных в инвалидный городок.

Так прошла вторая зима.

Вздохнув от тяжести физических усилий на кирпичах, Ника и в инвалидном городке не осталась, как все, без работы, на скудном пайке. Она помогала прорабу.

Работа несложная, но иногда ночью, выходя сдавать на селектор сведения о работе, она попадала в такой холод – что веки ощущались как твёрдые крышечки – над глазами: значит, 50 градусов или больше. При такой температуре работяг в лагере не выгоняли за вахту – на строительные работы или на лесоповал.

Ника сшила себе ватные наколенники, какие, говорят, делают для лошадей… Из рукавов рваной шубы она сшила подобие меховых валенок. Прораб обещал добиться ей улучшения питания. Ему это не удалось, но к весне, узнав, что она работала чертёжницей, кто-то из начальства перевёл её на северную колонну на чертёжную работу, и она долго проработала там.

Зима медленно сменялась весной, весна – летом, осень наступала каждый раз неожиданно, за осенью шла зима…

Ника рядом с новым другом, недавним, – дружбе всего два-три дня, но её собеседник, конторский работник, на воле – астроном, стоит рядом с ней и диктует взгляду её: правее, левее… вбок от Полярной звезды – а та вбок от Большой Медведицы – вот она, Рождественская звезда…

Через неделю вызвали, внезапно, астронома – на другую колонну, но Ника, одна в зоне, подрагивая от мороза, и – прямо в небо повторяет, упрямо и самозабвенно:

– Es ist Weihnachten, und es wird Weihnachten werden – или лучше – es wird Weihnachten sein… (она забывает язык!..)

Прошёл год с исчезновения астронома, но в Сочельник Рождественская звезда стоит как стояла, и Ника, на год старше, с упорством её счастья в детстве, заколдованно глядя в небо, – твердит – как твердила в прошлом году: Es ist Weihnachten, – und es wird Weihnachten werden…

И вот однажды, в тихий рабочий час, когда, стоя, наклонясь под прямым углом над чертежом, – зрению – вредя, – Ника вся ушла в работу – ей сказали, что некий «такой-то» – была названа фамилия Морица – добивается, из очень далека, узнать, устроена ли на «чистой работе» она, Ника. Улыбаясь (во всю душу, чтобы смочь не сделать этого – ртом), она отвечала, чтобы этому человеку передали, что всё у неё с работой благополучно, что она надеется без вреда для здоровья дожить срок именно так.

А в сердце вошла тишина – словно лёг на дно широкий солнечный луч.

И потом Ника сидела одна в глубине барака, в небывалом одиночестве: всех женщин разогнал пьяный мужик из соседнего мужского барака (как ему удалось так напиться? где же вохра была? – думала Ника). Но бежать вместе со всеми что-то мешало. Она осталась сидеть за столом, только что покинутым убежавшими, но, к счастью Ники, пьяный, распугивая женщин, озорничая, убежал вместе с ними. Сейчас военная охрана приведёт всё в порядок, а пока можно заняться испанским – как восхитителен был перевод «Тройки» Гоголя переводчицы Марии-Луизы Алонзо – тройка мчалась в каком-то волшебном краю полу-России – полу-Испании.

На Дальнем Востоке, в тех местах, – неважное лето, предварённое сырой невесёлой весной. Ветер, с февраля дующий жестоким холодом, рвёт голые ветки вздыбленных ему навстречу деревьев, – что-то из суровости японского пейзажа.

Но после невесёлого, часто дождливого лета наступает ясная осень. Она здесь безветренна. Голубое небо шатром покрывает землю. Сколько к середине ноября выпало снега – столько лежит до февральских заносов. Зима стоит синяя, морозная, неподвижная. Всё это – в первый год – удивлённо наблюдала Ника. Но годы идут, и, хотя было несколько перебросок – оттого их жизнь и называется «лагерь», – она уже свыклась с этим краем.

– Девушки! – радостно объявляет она, входя в барак. – Я в прорабстве увидала градусник: 40 градусов всего; не холодно, ни крошечки ветра!

Тайга здесь так же сурова, как тундра. Лес густ, дик. Куст жасмина, попавшийся им вчера, лишён запаха нацело. И не поют птицы. Они перелетают с ветки на ветку беззвучно. Неужели люди, тут родившиеся, любят этот свой край? – думает Ника.

Несколько месяцев Ника пробыла дневальной женского барака на шахте. Два только воспоминания сохранилось у неё об этом: как, видя, что одна таскает у другой что попало, она сказала уходящим на рабочую смену: «Девочки, прячьте получше, что есть, чтобы не валялось! Я за ваших сменщиц отвечать не берусь, помните!» Но кто-то, всё ж кто-то оставался – больные? – в бараке. Убрав, она пошла умываться – но, мыло взяв, полотенце на койке – забыла. Бросилась за ним – нет полотенца! Кинулась назад – за мылом – нет мыла!

– Вот и умылась я! – сказала с горькой иронией в сторону, где чьи-то души – обретались. Дружное молчание – в ответ…

Да ещё запомнилось, как несла ведро с углём – топить печку; запнулась, упала и больно ушибла грудь о край ведра; но помочь некому, собрала уголь, дотащила и протопила; но долго болела грудь.

Чуть седее она на висках, но так же лёгок шаг, как год и как два назад, и как три – кутается она в старую шаль сверх бушлата и упоённо повторяет – этого не оспорит никто:

– Es ist Weihnachten!..

Неужели звезда, Рождественская, не слышит этих – раз в год, год за годом – утверждений праздника, который она упоённо встречает, – Рождества…

Корочка! Кудрявая, румянившаяся в печи, пахучая, желанная превыше всего в дне! На ночь заткнуть пустоту в желудке, хоть немного наполнить эту пещеру, желудок, столько лет уже позабывшую – сытость… Но – такую маленькую, всегда (потому что и днём есть хотелось, и съедалось всё, кроме неё одной. И такая маленькая она была, и так долго она поглощалась, чтобы дольше длить наслаждение… и от неё – в сон…).

Так прошло много лет. И однажды, в один счастливо-беспечный светлый час, Ника сказала Марусе, полной, высокой, работавшей