Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

республиканского Минлегпрома по состоянию здоровья. Как мы видели, здоровье у Жемчужиной действительно оставляло желать лучшего. Так что эта отставка еще не предвещала беды. Молотов в то время тесно общался со Сталиным, они детально обсуждали шаги в борьбе с Тито, по статусу Берлина и другим вопросам.

Тем временем, 20 ноября был распущен ЕАК, и с декабря начались аресты его руководителей. Сталин поручил министру госбезопасности В. Абакумову и председателю Комитета партийного контроля М. Шкирятову проверить накопившийся против Жемчужиной компромат в контексте дела ЕАК и с учетом претензий Сталина к самому Молотову.

После ареста народного артиста СССР, лауреата Сталинской премии Л. Зускина и бывшего ответственного секретаря ЕАК И. Фефера 26 декабря прошла их очная ставка с Жемчужиной. Фефер утверждал, что Жемчужина очень интересовалась делами ЕАК – но только со слов Михоэлса, которого теперь допросить было нельзя. Михоэлс вроде бы говорил о большой поддержке со стороны Жемчужиной, что «она хорошая еврейская дочь», что через Жемчужину передавал Молотову письма о притеснениях евреев, неправильном распределении получаемых из-за границы подарков и др. Но сам Фефер с Жемчужиной по этому поводу не общался. А она все отрицала, признавая лишь вполне официальное знакомство с Михоэлсом. Позднее на процессе Фефер опроверг свои показания, а по поводу Жемчужиной заявил, что с ней «никогда не разговаривал вообще»[1118]. Собственно, его показания о Жемчужиной сводятся к пересказам добрых слов Михоэлса о ней и рассказам его о том, как она передавала «наверх» сугубо официальные письма не совсем официальным путем.

Опасными были показания Зускина, который утверждал, что на похоронах Михоэлса Жемчужина утверждала, будто он был убит. Убийство Михоэлса по приказанию Сталина было страшной государственной тайной, и даже предположительное высказывание такого рода было преступлением, распространением «клеветнических» слухов. Разумеется, это утверждение Зускина Жемчужина отрицала[1119].

Также Жемчужина обвинялась в том, что участвовала в траурном богослужении в синагоге по погибшим во время войны евреям 14 марта 1945 года. Мероприятие было совершенно официальным, в нем участвовали деятели культуры и генералы, никаких претензий к нему у властей не было. Но ведь Жемчужина была членом партии, и молиться Богу ей было не положено. Полина Семеновна категорически отрицала этот визит, хотя о том, что тогда ее видели в синагоге, заявляли Фефер, Зускин и другие подследственные, а также член руководства синагоги Слуцкий. Может быть, ее с кем-то спутали? Может быть. Хотя описания ее пребывания в синагоге полны колоритных деталей. Позднее арестованный еврейский поэт Д. Гофштейн давал развернутые показания с деталями, которые вряд ли были важны для следователя: «Мне особенно бросилось в глаза появление женщины, одетой в траурное платье, которая была с почетом встречена членами правления общины и проведена не на хоры (второй ярус помещения, предназначенный по религиозным обычаям синагоги для женщин), а на возвышенность в первом этаже, где читают тору (пятикнижие Моисея), причем эта возвышенность предназначена только для почетных евреев-мужчин.

Заинтересованный причиной отступления от вековых обычаев, установившихся на молебствиях в синагоге, я спросил сидевшего рядом со мной КВИТКО, кто эта женщина. КВИТКО мне с гордостью ответил, что это близкий нам человек – Полина Семеновна». Перед именем отчеством следователь вписал «Жемчужина». При этом до ее прихода «служба в синагоге не начиналась, несмотря на истечение времени, назначенного для начала молебствия»[1120].

Жемчужина говорила, что в синагоге была не она, а ее сестра[1121]. Но вряд ли сестре оказали бы такие почести. Посещение синагоги не было преступлением, но для коммунистки зазорным. И потом Жемчужина не знала, каким может быть следующий ход следствия – признаешь, что была в синагоге, скажут, что передала там кому-то шпионскую информацию. В общем, свой визит в синагогу Полина Семеновна отрицала категорически, что укрепляло Сталина в его подозрительности – если такую малость не признает, значит, не хочет разоружиться перед партией, и, конечно же, скрывает более существенные вещи.

27 декабря Абакумов и Шкирятов доложили Сталину результаты проверки Жемчужиной. Они утверждали, что «в течение продолжительного времени вокруг нее группировались еврейские националисты, и она, пользуясь своим положением, покровительственно относилась к ним, являлась, по их заявлениям, советником и заступником их». Она «вела себя не по-партийному, крайне неискренне и, несмотря на уличающие ее заявления Фефера и Зускина, всячески старалась отказываться от правдивых объяснений»[1122]. Вместо того, чтобы во всем покаяться и подробно рассказать, как ее запутали и вовлекли в свои грязные дела враги народа, заперлась и даже визит в синагогу не признает. Непартийное поведение. 29 декабря Сталин поставил вопрос о Жемчужиной на Политбюро. Молотов вспоминал, что во время выступления Сталина «у меня коленки задрожали. Но дело было сделано на нее – не подкопаешься. Чекисты постарались»[1123]. Молотов высказал сомнения в виновности Полины Семеновны, что вызвало сталинский гнев. Семейственность или нечто большее?

Решение было сформулировано заранее: «Жемчужина П.С. в течение длительного времени поддерживала связь и близкие отношения с еврейскими националистами, не заслуживающими политического доверия и подозреваемыми в шпионаже», «дала повод враждебным лицам к распространению антисоветских провокационных слухов о смерти Михоэлса». И участие в религиозном обряде в синагоге не забыли, что для коммунистки негоже, хотя уголовно не наказуемо. В итоге заседания Жемчужина была исключена из партии с формулировкой: «Несмотря на сделанное П.С. Жемчужиной в 1939 году Центральным комитетом ВКП(б) предупреждение по поводу проявленной ею неразборчивости в своих отношениях с лицами, не заслуживающими политического доверия, она нарушила это решение партии и в дальнейшем продолжала вести себя политически недостойно»[1124]. При голосовании Молотов воздержался.

И много лет спустя Молотов вспоминал о политических «прегрешениях» жены с упреком: «В чем ее обвиняли? В связях с сионистской организацией, с послом Израиля Голдой Меир. Хотели сделать Крым Еврейской автономной областью… Были у нее хорошие отношения с Михоэлсом…

Конечно, ей надо было быть более разборчивой в знакомствах… Между мной и Сталиным, как говорится, пробежала черная кошка». Молотов считал, что Полина поплатилась «за плохие связи. В этом смысле Полина Семеновна немножко вольно себя вела»[1125].

Молотов, таким образом, выводил свою опалу из неосторожности Жемчужиной. Жена виновата, если бы не она, то все бы у них со Сталиным было хорошо. Но в 1952 году выяснится, что Сталин давно собирает компромат для дискредитации своего друга. Так что арест Полины – это не причина опалы Молотова, а симптом ее приближения, этап заката его карьеры при Сталине.

Ради спасения Молотова супруги решили формально разойтись. Молотов потом утверждал, что развода потребовал сам вождь: «Сталин подошел ко