Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

class="p1">ЕАК стал брать на себя задачи заступника евреев и по другим вопросам, жаловался по поводу фактов антисемитизма, «выпячивал» роль евреев в войне. Михоэлс говорил на заседании ЕАК 24 октября 1944 года: «Сколько бы мы ни хотели замыкаться в узкие рамки – нам это не удастся. Каждый день получаем сотни писем и приходят люди с орденами, с множеством ранений, так что вы видите, что жизнь настойчиво стучится в двери, и как бы вы не запирались от нее, от множества еврейских вопросов мы не можем уйти. Вопрос с территорией – спорный вопрос, не все его могут разделять. Может быть, сейчас наступил такой момент, когда наша организация должна сказать свое слово. Надо предъявить всю сумму вопросов и не заниматься крохоборничеством»[1109].

В монолитной системе управления СССР – ВКП(б) возникло некоторое самостоятельное образование, которое «надоедливо» настаивало на своем, влезало в те сферы, которые считались делом не постороннего ума. К тому же евреи в силу экстерриториальности их расселения имели множество родственных и дружеских связей за границей. Во время схватки с нацизмом это было удобно для советской внешней политики, теперь же стало восприниматься как источник шпионской опасности.

В 1946 году курирование ЕАК перешло от Совинформбюро к отделу внешней политики ЦК, руководитель которого Суслов назначил комиссию по ЕАК. Ее выводы были категоричны: ЕАК нужно распустить, так как он заражен сионистской идеологией[1110]. МГБ тоже сигнализировало о «националистических проявлениях» в ЕАК. При этом аресты лидеров советского еврейства, которые во время войны приобрели мировую известность, могли повредить советской внешней политике.

В начале 1948 года прозвучала трагическая весть – 12 января в Минске в результате наезда грузовика погибли выдающийся советский театральный деятель Михоэлс и сопровождавший его театровед В. Голубов. Мало кто тогда мог предположить, что это – завязка крупного политического дела, которое будет сопровождаться громкими арестами, отставками, антисемитской кампанией и в конечном итоге повлияет на судьбу Молотова и самого Сталина.

6. Похищенная Жемчужина

Главным сокровищем Молотова была Жемчужина. Избранный ею псевдоним звучит как название драгоценности. И вот друг и учитель решил отобрать у Вячеслава самую большую его драгоценность. Главная проверка на лояльность стала тяжелейшим нравственным испытанием его жизни.

Сохранилась трогательная, весьма интимная переписка супругов, которая говорит о сохранении пылких чувств в немолодом уже возрасте. Молотов и Жемчужина представляли собой идеальную советскую семью. У них были общие интересы, направленные на благо Родины, любящая дочь, которой они гордились, и настоящая любовь, пронесенная через десятилетия. И на шестом десятке Молотов демонстрировал мужскую привязанность к жене: «Иногда бывает особенно трудно, что я не имею тебя около себя. Твоя близость ко мне – для меня большое счастье. Хотя так редко приходится мечтать об этом в последнее время»[1111]. И в другом письме: «…мне хочется, чтобы ты поскорее оказалась в моих руках, у моей груди, со всей твоей сладостью и прелестью. Не скрою, что иногда меня особенно одолевает нетерпение и желание твоей близости и ласки»[1112].

Но эмоции любящих мужа и жены в письмах густо перемешаны с политическими сюжетами: «Полинька, родная моя! Получил твое письмо с упреком и, конечно, готов признать свою вину. Должен все же сказать, что заняты мы были здесь очень сильно, так как канители с нашими партнерами очень много. Все же наметился некий сдвиг по мирным договорам, хотя мы и не достигли всего желаемого. Телеграммы вокруг „Конференции четырех“ дают общее представление об этом. На очереди споры по германскому вопросу, что очень важно и будет иметь большой отклик в международной печати. Скучаю очень по тебе, моя милая, и по дочке, рвусь к вам всею душою, но еще несколько дней должен буду пробыть здесь. Скоро увидимся. Крепко целую, обнимаю!»[1113] Характерно, что пусть и в абстрактной форме, Молотов сообщает жене совершенно секретную информацию, которая представляла бы интерес для партнеров по переговорам.

Но скоро увидеться не удалось. Занятый на конференции СМИД, Молотов извинялся: «Полинька, милая моя! Я опять виноват, что не сразу ответил на твое письмо (второе). Должен сказать, что как-то вышло так, что в эту поездку я оказался еще больше занят и, главное, еще больше поглощен делами совещания, чем во время апрельско-майской поездки. Но теперь главное уже решено и притом в основном в желательном для нас смысле. Значит, мы не зря поработали. Но все это требует большого внимания, сосредоточенности и нервов – и только тогда выходит что-либо подходящее для нас. Могу без хвастовства сказать, что и наши партнеры почувствовали не раз, что имеют дело с людьми, знающими свои задачи и обязанности…»[1114]

Молотов докладывал супруге о Парижской мирной конференции: «Отличительной чертой можно считать определенно получившееся обострение с американцами, не говоря уже об англичанах. Но, видимо, это закономерно для данного момента. С „ближней“ имею одобрение нашей парижской работы. Сейчас, ввиду перехода к работе комиссии, некоторое затишье лично для меня. Но зато я подгоняю дела, не связанные с конференцией, которые были запущены из-за большой занятости. Люблю тебя и только тебя, моя желанная»[1115]. Могло ли понравиться «ближней» даче и ее обитателю, что министр иностранных дел излагает ход дел и реакцию Сталина в письме к жене, которая не работает в МИДе и центральных органах власти?

При этом, будучи в Москве, Молотов информировал жену о внешнеполитических делах еще подробнее. Он писал в декабре 1946 года: «По существу дела писать не буду. Основное в наших газетах печатается. Когда приеду – доскажу детали»[1116].

Жемчужина была выдвинута в депутаты Моссовета. Казалось, сталинская гроза 1939–1941 годов над ней прошла безвозвратно. Молотов следил за успехами жены из Лондона: «Речь твою читал. Получилась хорошо. Плакат также составлен неплохо. Сомневаюсь насчет твоего перехода в трикотажную промышленность. Надо тебе быть поосторожнее со здоровьем, а разъезды в особенности для тебя не подходят. Когда приеду, поговорим подробнее. Поздравляю тебя и работников Главка с досрочным выполнением годового плана»[1117].

Летом 1947 года Молотову пришлось заниматься здоровьем жены. Благо, Чехословакия теперь была почти «своя», и Жемчужину отправили в Карловы Вары. Молотов обещал прислать к жене дочь. А та меж тем вырвалась из родительского гнезда – вышла замуж за авиатора Владимира Ильюшина, сына знаменитого авиаконструктора. Номенклатура превращалась в замкнутую касту, где дети шли по стопам родителей и создавали семьи внутри господствующего класса.

10 мая 1948 года Полину Семеновну сняли с поста начальника Главного управления текстильной и галантерейной промышленности