Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

общинам Малой Азии относится и послание от имени Петра, возникшее после его мученической смерти в Риме, но адресованное христианам Малой Азии, бывшей полем миссионерской деятельности Павла, и пропитанное насквозь его идеями. Как бы ни были различны оба эти сочинения — в одном глубоко рассудочная спекуляция, изложенная в хвалебном тоне славословящего благочестия, в другом — трезвый призыв к практическому исповеданию христианства с ясным взглядом на окружающие условия, — но предполагающиеся в них отношения, в своих основных чертах, вполне сходны. Оба сочинения, именно общими им обоим чертами, напоминают нам мир идей Иоанна, о чем речь будет ниже. Однако не следует думать, что эти послания и возникли под влиянием Иоанна; скорее они характеризуют нам ту почву, на которой своеобразное понимание Иоанном христианства могло сделаться плодотворным.

Прежде всего бросается в глаза то, как сильно выступает вперед нравственная сторона христианства, требующая, чтобы практика жизни преобразовалась согласно принципам нового нравственного духа. Правда, оба отмеченные уже направления, господствовавшие в раннем христианстве, — познание тайны божественного спасения и упражнение покорности божественной воле, — у Павла тесно переплетенные в одном слове «вера», в данных сочинениях резче разделяются, но практическое направление благочестия сохраняет за собой безусловный перевес. Действительно, послание к Ефесянам, полное благоговейного молитвенного настроения и погруженное в тайну соединения в Христе двух половин человечества, подчеркивает, главным образом, момент познания, 1, 9, 17 сл., 3, 3 сл.; однако, наряду в этим, выступает любовь, как основной принцип христианской жизни, 1 4, 3 17, 5 2, и именно на эту любовь, превосходящую всякое разумение, и направляется познание в своем последнем основании 3, 19. Мы видим в этом послании спекуляцию, но небесплодную, если согласно Еф. 2, 10, самые добрые дела, служащие отличительным признаком христиан, были уже раньше предуготованы Богом, чтобы христиане пребывали в них, и если целью предвечного избрания христиан является то, чтобы они были святы и непорочны перед Ним в любви, 1, 4. В I послании Петра, которое с полною ясностью смотрит на практические вопросы жизни, обращая особенное внимание на грозящее со всех сторон преследование, руководящей мыслью уже безусловно является мысль о покорности воле Божией, 1, 2, 14, 22 (понятие неверия заменено понятием непокорности, 2, 8; 3, 1; 20, 4, 17), в радости, 1, 6, 8, и уповании, 1 3, 21. Христианское поведение получило вполне исчерпывающую формулировку в характерном слове ἀγαθοποιἶα — «делание добра».

Этот нравственный дух в области понимания христианства деятельно проявляется в различных направлениях. Молитвенное настроение живо не только у составителя послания, говорящего вполне тоном молитвы, но и в общинах, Еф. 6, 18 сл. Христиане далеки от того, чтобы подавлять свободное движение духа, «Исполняйтесь духом», Еф. 5, 18. Но мы уже не слышим более о тех эксцентричных проявлениях экзальтированного энтузиазма, которые мы наблюдали в первые времена. «Будьте благоразумны и бодрствуйте в молитвах»; «трезвитесь, бодрствуйте», увещевает I Петр. 4, 7; 5, 8. Молитвой же должна регулироваться и брачная жизнь, I Петр. 3, 7.

Много споров вызывают слова I послания Петра, 3, 19 сл., 4, 6, о проповеди Иисуса среди мертвых. Мы в состоянии будем правильно понять эти слова лишь тогда, когда сопоставим их с тем суеверным воззрением на возможность заместительства в крещении для людей уже умерших, которое мы встречали у коринфских христиан времени Павла. Оба воззрения стремятся к одному и тому же: найти утешение относительно судьбы тех, которых горячо любили и которых боятся потерять навсегда, так как благодать спасающего Евангелия не застала их уже в живых. Там стремятся достичь этого через священную магию, здесь — через мысль о возможности и для них миссионерской проповеди. Прогресс нравственного понимания очевиден.

Направление христианской жизни все еще определяется, главным образом, противоположением окружающему язычеству. «Они, дошедши до бесчувствия, предались распутству так, что делают всякую нечистоту с ненасытностью», Еф. 4, 19; «исполнены желания плоти», Еф. 2, 3 (ср. I Петр. 1, 14, 2, 11); невоздержность, похоть, пьянство, излишества в пище и еде, нечестивое идолослужение, I Петр. 4, 3, злоба, коварство, лицемерие, зависть и злословие, I Петр. 2, 1, — таков характер язычества, и именно потому христианство стоит в противоречии с ним. Язычество есть ἄγνοια, т. е. оно совершенно лишено твердого нравственного сознания, так как чуждается Бога; сознание это было принесено христианством, Еф. 4, 17 сл., I Петр. 1, 14. Там была тьма, здесь свет, Еф. 5, 8,1 Петр. 2, 9. Язычество есть нравственная смерть, христианство — жизнь, Еф. 2, 1 сл. т. е., деятельная сила, Еф. 1, 19, 3, 20. И эта мысль не только не ослабляется, но еще в значительной степени укрепляется сознанием христиан, что решающим моментом для них является будущая жизнь, а не земная: на небе они чувствуют себя дома, на земле — чужими, Еф. 1, 3 сл., 2 6; I Петр. 1, 1; 17; 2, 11.

Однако, как ни подчеркивали противоречие с язычеством, фактически было бесконечно трудно предохранить христианские общины от сношений с окружавшим языческим миром; об этом свидетельствуют только что приведенные, постоянно повторявшиеся увещания; на это прежде всего указывает I Петр. 4, 3 сл. Старые добрые друзья обижаются на внезапное прекращение прежних отношений и повертывают оружие в обратную сторону: они, относящиеся к своей жизни, конечно, не так, как смотрит на нее принявший христианство, сознающие себя почтенными гражданами, не могут представить себе ничего иного, как только то, что за этим христианским братством, боязливо замыкающимся в себе, скрываются какие-нибудь ужасные поступки, которые боятся света: так клевещут они на христиан.

Как показывает и сообщение Тацита, Анн. XV 44, уже тогда были в обращении все подозрения относительно христиан, против которых апологеты второго столетия должны были непрерывно защищать своих единоверцев, — подозрения, будто христиане занимались в своих тайных собраниях самыми ужасными делами: противоестественным развратом, ритуальным убийством детей. Эти обвинения, рождаемые нечистой извращенной народной фантазией, питаемые религиозным фанатизмом, постоянно всплывают в истории религии. Образный язык христиан мог служить, по-видимому, некоторым им подтверждением. Нет ничего удивительного, что римский народ распространял эти обвинения; но в том, что такой историк, как Тацит, не проверив, передавал их, мы видим печальное свидетельство непонимания благородно мыслившим знатным римлянином такого явления, каким было тогдашнее христианство: строгий цензор развращенного древнего мира не понял, что здесь были заложены в зародыше нравственные силы для обновления мира. Наряду с этим, однако, современник Тацита — Плиний Младший в своих донесениях императору Траяну, в период управления им провинцией Вифинией, дает очень ценное