«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

Жалко было видеть Елену, худую и погруженную в работу. Ребята иногда начинали «скулить»:

Тятя, мама! Ись хочу,

На палаты заскочу.

Ужасный вид был у Санка: грязный, он съедал свои желудочные отходы. В семье были ещё две девочки: Оринка и Аниска. Они иногда прислуживали у нас. Аниска была белобрысая, любила собирать разные сведения по селу, а потом передавать в своей интерпретации. На селе она потом прославилась тем, что сильно болела малярией, что было редким в Тече.

В таких условиях жил наш друг – Ванька «Еленин».

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 390. Л. 46–49 (рукопись), 129–130 (машинопись).

Находится только в «свердловской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» отсутствует.

Вася Бобыкин

[1965 г. ]

Мне пришлось четыре раза менять товарищей по учению: в сельской школе, в духовном училище, духовной семинарии и духовной академии. Встреча с товарищами в сельской школе – это было, очевидно, чем-то вроде первой любви: первое знакомство, первые опыты наблюдения за характерами, индивидуальными особенностями по бытовым привычкам и, как видимо, по способностям. На всю жизнь осталось в памяти, что первым всегда решал задачи Ваня Кротов, рассказывать о праздниках и читать тропари к ним лучше всех мог Гриша Гурлев, а вот Вася Бобыкин, мой сосед по парте, остался у меня в памяти с противоположными качествами: наука ему давалась туго. Я не блистал математическими способностями, но и то помогал ему, а иногда просто давал списывать. В третьем классе нас учили считать на счётах, и Вася никак не мог усвоить этой премудрости. Я старался разъяснить ему и так и этак, а он «ни в какую» – что хочешь с ним делай. Туго давалось ему и чтение. Его лицо, выражение его, казались мне не по возрасту старыми, и он казался мне мужичком-серячком. Был он, кроме того, мало подвижным, не по-детски, но добряга, душевный мальчик. Он был из деревни Баклановой и в числе трёх-четырех [ребят] приходил в школу пешком за две версты. Я знал его отца – Семёна Ивановича, и он мне всегда казался человеком хозяйственным, солидным. Я бывал у них, видел их хозяйство, и меня всегда покорял порядок в нём.

Особенность Семёна Ивановича состояла в том, что он возил зерно на помол на мельницу в деревню Муслюмову, где перемалывали его на крупчатку, правда, не высокого сорта, и Вася приходил в школу с калачами более белыми, чем все мы. Это не ускользнуло от наших глаз, и Вася заметил, как его товарищи «зарились» на его калачи. Он иногда угощал меня своим калачом, как соседа по парте.

В десятилетнем возрасте я расстался с Васей и больше с ним никогда не встречался, но я всегда вспоминал о нём, как о первом моём школьном друге. Я был ещё на половине своего учебного пути, когда узнал, что Вася женился, и мне как-то странно показалось, что он переходит на положение мужика, а я всё ещё был мальчишкой.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 390. Л. 95–98 (рукопись), 137–140 (машинопись).

Находится только в «свердловской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» отсутствует.

Саша Уфимцева

[1965 г. ]

Саша Уфимцева была моей соученицей по сельской школе. Девочек в нашем классе было пять: Женя Бирюкова – поповская дочь, Люба и Саша Кокшаровы – внучки знаменитого теченского ямщика – Ивана Петровича Кокшарова, Саша Макарова – дочь бедного землероба и Саша Уфимцева – дочь зажиточного крестьянина Александра Петровича Уфимцева. Девочки в виде островка сидели около стола учительницы как-бы под защитой от «сильного пола», да, пожалуй, можно сказать и без «как-бы», а прямо под защитой учительницы. Помимо того, что в деревне не были в моде рыцарские отношения к «прекрасному полу», женский сектор в классе являлся ещё одной из мер наказания для мальчиков: посадить мальчика к девочкам считалось самой строгой формой наказания – опозорить виновника. Когда пытались применить к кому-либо из мальчиков эту меру, то он сопротивлялся, сколько мог; если же удавалось его всё-таки усадить, то он в перемену старался взыскать с девочки, к которой его подсаживали, за свой позор, т. е. как-то отомстить. Так было!

Саша Уфимцева среди других казалась и ростом меньше и какой-то как-бы забитой, обиженной. У ней были тонкие черты лица, излишняя бледность, карие красивые глаза, которые казались немного воспалёнными, как это бывает у людей, имеющих повышенную температуру. В общем девочка производила жалкое впечатление.

Такой Саша и сохранилась в моей памяти. Я время от времени спрашивал у родителей или знакомых о судьбе своих бывших соучеников по сельской школе и о Саше, и мне сказали, что её выдали замуж, как водилось в деревне, при достижении семнадцати лет, но семейная жизнь у ней сложилась неудачно, и она сходила с ума – так мне и сказали. Мне было жаль Сашу, и образ этой моей соученицы, школьный её вид, и ранее казавшийся жалким, теперь предстал передо мной сугубо жалким. Позднее мне сообщили, что Саша оправилась от болезни, но положение её в семье не улучшилось.

Я учился уже в высшем учебном заведении и однажды возвращался домой из Шадринска. Когда я подъезжал к теченским польски́м воротам, вижу: какая-то женщина, шедшая впереди, открыла мне ворота для проезда, стояла и улыбалась мне. Я растерялся и старался объяснить себе, чем же я заслужил внимание этой женщины и при этом её улыбку. Я отъехал уже значительное расстояние, и меня осенила мысль: «Ба! Да это же была Саша!» Я выпрыгнул из экипажа и стал искать Сашу, но она, очевидно, углубилась в лес, и я не нашел её. Я больше не видал Сашу, и в глубине моей души остался какой-то мучительный осадок, что не состоялась моя встреча с моей бывшей соученицей. Вечером того же дня, потратив все время на сборы, я уехал из Течи. Когда же через много лет я приехал в Течу, то мне сообщили, что Саша уже умерла.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 390. Л. 2–6 (рукопись), 110–112 (машинопись).

Находится только в «свердловской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» отсутствует.

Рянко

[1965 г. ]

Полностью его имя было Андриан, а по деревенскому произношению – Андриян – Андриянко, а отсюда сокращенно: «Янко». Когда