«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

силой, а частым падением» (из произведения Вергилия Марона: «Gutta cavat lapidem non vi, sed saepe cadendo»). Миша добился при помощи учительницы своего, и когда в Шадринске открыто было реальное училище, его отдали в него на учение. Это был единственный в своём роде случай в жизни деревни, и Миша был пионером в этом случае. «Мужицкий парень, и вот поди-ты, стал учиться, чтобы сделаться барином» – так это обстоятельство преломлялось в сознании деревенских обывателей.

Миша закончил реальное училище и поступил в университет на юридический факультет и закончил его уже накануне Октябрьской революции, а после неё работал в органах прокуратуры.

Как такая перемена в быте в условиях жизни – перестройке на интеллигентный труд вместо грубого и тяжёлого землеробного труда, отразилась на сознании Миши? К чести его нужно сказать, что он избежал той ошибки, в некотором роде роковой, которую часто допускают люди, попавшие «из грязи в князи». Он не оторвался от деревенской среды: не чуждался землеробной работы, не чуждался деревенской молодёжи, правда, из тех, которые относились к «полусвету» теченского общества, из семейства, так называемых, «расейских». Его положение среди деревенской молодёжи из семейств аборигенов было противоречивым: его сверстники переженились, а сверстницы повыходили замуж, пока он выходил «в люди», и на него косо смотрели, как на соперника парни. Был случай, что его подстерегли и стреляли в него, но безуспешно. Таковы были гримасы жизни в ту пору, перед коренным «переворотом» жизни в деревне.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 390. Л. 18–21 (рукопись), 117–118 (машинопись).

Находится только в «свердловской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» отсутствует.

[Разные]

Самсоныч

[1961 г. ]

В дореволюционное время нас, десятилетних мальчишек в городских школах известного типа заставляли зазубривать так называемую Священную историю Ветхого Завета. В учебнике по этому предмету в сто с небольшим страниц мелкого шрифта рассказывалась история «избранного народа», известная под названием «Библейской истории». Повествование было сухим, а учебник не имел иллюстраций. Чего-чего только не было в этом повествовании. Здесь говорилось о том, как жили в раю Адам и Ева, и о том, как Каин убил Авеля. Рассказывалось о Ное, любившем выпить. Описывался Всемирный потом, строительство Вавилонской башни. Повествовалось о том, как Иисус Навин остановил солнце над Гаваоном и луну над долиною Аиалонскою; как погибли города Содом и Гоморра; как жена Лота превратилась в каменный столб и пр. Описывалось странствование «избранного народа» по пустыне, рассказывалось о том, как падала для питания этого народа с неба манна; как он был в египетском плену и подвергался египетским казням. Говорилось о войнах его с филистимлянами и пр.

Позднее, когда мы читали «Декамерона» Боккачио[338], то эпический тон помещённых в нём рассказов напоминал чем-то эти библейские повествования.

Настоящим жупелом для нашей памяти было изучение пророков, судей, царей, которых было много и они казались нам какими-то тенями, похожими друг на друга, и только некоторые из них затрагивали наше воображение и даже вызывали некоторые, по-детски наивные, нравственные оценки их поступков. Так, мы радовались победе мальчика Давида над Голиафом, вражеским великаном; хвалили Юдифь за убийство Олоферна; смутно сознавали, что Давид поступил нехорошо отбив Вирсавию у её законного мужа; смеялись над Валаамовой ослицей, которая заговорила. Моё же внимание особенно привлекла судьба библейского богатыря Самсона. У нас, мальчишек, был свой идеал человека сильного, ловкого и я находил в образе библейского Самсона воплощение идеала сильного человека, но никак не мог понять, как он мог поддаться Далилке, как мы называли его возлюбленную на своём жаргоне. Может быть, это именно непонятная для меня сторона образа Самсона обострила мне моё внимание к нему, и у меня появилось мучительное желание создать зрительный образ моего героя, но моё воображение оказалось бессильным создать этот образ, потому что мой жизненный опыт был ещё очень ограниченным. Так, пока что создание этого образа осталось для меня проблемой.

Мне было пятнадцать или шестнадцать лет, когда к нам в качестве приложения к какому-то выписанному нашим батюшкой журналу пришёл альбом с репродукциями картин на библейские темы французского художника Альфонса Доре. Одновременно с этим я знакомился с некоторыми произведениями великих итальянских художников эпохи Возрождения, в копиях изданными на открытках и теперь не помню, то ли у Доре, то ли у кого-то из последних видел изображение моего героя – Самсона, но это изображение мне показалось схематичным, лишённым, как говорится, плоти и крови, нет, не таким мне рисовался в моём воображении Самсон, не таким бы я мог встретить его в жизни. Это было, очевидно, следствием того, что я по своему художественному развитию был ещё далёк от понимания шедевров мирового искусства. И опять-таки образ моего Самсона не получил законченного мною вида.

И философы, и простые люди сходятся в своих мнениях о том, что в жизни людей бывают случайности, которые имеют иногда роковые последствия. Так, говорят, что Наполеон не добился в битве под Бородино победы потому, что у него был в это время насморк. Мне же на всю жизнь запомнилась одна случайность в моей жизни, которая, наоборот, была благодетельной для меня, так как помогал, наконец, разрешить проблему, которая стояла над моей душой, а именно найти искомый мной образ Самсона. Это произошло в одно из моих посещений Течи, но закончилось несколько позднее – в другое посещение, когда Теча предстала передо мной в своём «новом качестве».

В первом случае было так: я слышал, что мои родители в своём разговоре упоминают имя какого-то Василия Самсоныча. На основании созвучия – Самсон и Самсоныч – я насторожился: опять в порядок моих мыслей выплыл Самсон.

Рядом с нашим домом было волостное правление, на дворе которого происходили сельские сходы. Мне захотелось повидаться на «сходе» кое с кем из знакомых мужиков и я вышел во двор. Среди пёстрой толпы их – и высоких и низких, приземистых, старых и молодых, с широкими пушистыми бородами и бородами вехоткой, наконец, довольно упитанными и поджарых, со странной ещё фигурой и кособоких – я заметил человека, который выделялся своей массивной фигурой, невысоким ростом, но крепким сложением – плечами с широким размахом в «косую сажень» и особенно – крупными чертами лица, шевелюрой непокорных волос на подобие львиной гривы едва схваченных в кружок под поярковой шляпой.

При первом взгляде на него я ощутил радость и удовлетворение, которые бывают, когда долго бьёшься над решением какой-либо задачи, которая не даётся, возмущаешься с досады сам