«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

я в первый раз услышал это слово, то оно мне напомнило название горьковского романтического Данко, признаться меня заинтересовала личность этого мальчика, Я узнал, что родители его жили на Горушках, а потом отец его выстроил дом около базарной площади, на пустыре. Это был дом, на который я давно уже обратил внимание, но не знал, что в нём именно живет Рянко. Дом был двухэтажный, каменный, под железной крышей. Человеку, даже не искушённому в архитектурной науке, бросалась в глаза грубость кирпичной кладки. В Тече было пять двухэтажных домов, с устройством которых я был знаком, но только два из них были полностью кирпичными: один был деревянный на кирпичном фундаменте городского типа, два деревянных, причём низ у одного из них был приспособлен для торговой цели – для лавочки; то же было и у другого каменного дома. Меня интересовало и строение рянкового дома и сам Рянко. Случай встречи с Рянком, а значит – и ознакомления с домом мне представился во время моего пребывания на летних каникулах, когда я заканчивал учение в Пермской духовной семинарии.

Приходит однажды к нам мать Рянка, вся в слезах, и сообщает, что Рянко умирает, что у него невыносимые боли в животе. Нам в шестом классе семинарии читал лекции по медицине наш школьный врач, доктор медицины – Павел Николаевич Серебренников, и я, естественно, посчитал своим долгом помочь Рянку. Я зашёл в дом на второй этаж по внутреннему входу – по лестнице и подошёл к больному. Он лежал на печке, представляющей какую-то смесь русской печки (пекурной) с голландской, построенной, очевидно, по проекту местного мастера. Больной стонал и метался. Я порекомендовал сделать больному согревающий компресс, и объяснил, как это сделать. Из дома я захватил с собой рюмки две кагору, как средство тонизирующее и вяжущее, потому что мать больного говорила, что у него были и явления поноса. Рянко выздоровел, что я отнёс к его крепкой натуре, а не к своему искусству врачевания. Но с этого момента дом этот стал у меня ассоциироваться с личностью Рянко и напоминал мне о моём опыте лечения.

Много лет спустя я узнал, что Рянко отделился от родителей и выстроил себе дом на тракту. В моём представлении Рянко так и остался, как мне рисовали раньше его друзья сверстники, каким-то мальчишкой легкомысленным, подбитым ветерком, а когда я узнал, что выровнялся, остепенился, стал хозяйственным человеком, эта метаморфоза порадовала меня.

…

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 390. Л. 89–94 (рукопись), 135–137 (машинопись).

Находится только в «свердловской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» отсутствует.

Митя Бобыкин

[1965 г. ]

В 1900 г. в заштатном городе Шадринского уезда – Далматове в помещении существовавшего здесь до осени 1888 г. духовного училища, переведённого потом в г. Камышлов, открыто было двух-годичное училище для подготовки учителей в церковно-приходские школы. По мысли учредителей такого типа училища должны были представлять нечто вроде обычных тогда духовных училищ, но без изучения классических языков – греческого и латинского. Ставилась, кратко говоря, задача обучения «четью-петью церковному», в соответствии с примитивным взглядом на народное образование обер-прокурора Святейшего Синода – Константина Петровича Победоносцева, сторонника самых крайних монархических взглядов, за что он и был самым признанным авторитетом у Александра Ш-го.

В училище принимались перезрелые «дети» с пробивавшимися усами. В числе их был и Митя Бобыкин, сын крестьянина из деревни Баклановой Теченского прихода, что была в 2–2,5 верстах от Течи. Митя, таким образом, оказался, взыскующим образования выше сельской школы, что было тогда симптоматичным для деревенской молодежи того времени. Так, в этой же школе учились три сына местного мельника Попова. Учиться в этой школе было доступно для детей крестьян со средним достатком, каковым и был отец Мити.

В сельской школе Митя был на положении вундеркинда, благодаря чему и родилась у Ивана Степановича, его отца, мысль учить его «дальше».

Воспитанники училища вращались в среде грубых и невежественных монахов и видели всю «поднаготную» сторону их жизни. Наш брат Иван, который тоже учился здесь, приводил много примеров невежества некоего отца Филофея.

Обстановка, в которой жили и вращались юноши, была тоже примитивной и невежественной. Был такой случай: среди воспитанников был некий Кудряшов, который возомнил себя обладателем шаляпинского голоса, чем бредили тогда многие юноши с голосами и безголосые. И вот этого юношу как-то на вечернике попросили «показать себя» – что-нибудь спеть. Кудряшов долго не соглашался, как говорят, «ломался», и, наконец, снисходительно заявил: «Ну, ладно – так и быть, спою вам из «Демона» и запел: «Ревела буря, дождь шумел…» Как говорится: «попал пальцем в небо».

Каким вышел из этого училища Митя?

Овидий Назон в своих «Метаморфозах» изобразил много причудливых картин из жизни своих персонажей, но не смог создать такую метаморфозу, какую явил собой Митя. Он предстал перед Теченским обществом в виде Хлестакова – назовём точнее – баклановского Хлестакова. Началось с того, что он стал писать любовные письма одной учительнице, которая была старше его на 6–7 лет. Он оттолкнулся от своих деревенских красавиц – перестроился. Своей учительнице он однажды посвятил свой учёный трактат о воробье, который начал так: «Воробей – это пролетарий и ярый коммунист в царстве пернатых». Учительница выписывала «Ниву», иллюстрированный журнал, прочитала его трактат с посвящением ей и сразу вспомнила, что она об этом воробье где-то читала, открыла «Ниву» и нашла Митин трактат. «Ну, и прокурат, ну и прокурат» – подумала она, а потом оказалось, что слово «прокурат» она употребила пророчески по звучанию: Митя потом остепенился и, как передавали, работал после «Октября» прокурором.

Овидий Назон давным-давно лежал в бессарабской земле, а метаморфозы продолжали существовать в мире, да ещё в таком виде, до которого он не смог додуматься.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 390. Л. 22–27 (рукопись), 118–121 (машинопись).

Находится только в «свердловской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» отсутствует.

«Университеты» Григория Гурлева и Вениамина Пеутина

05 июня 1967 г.

У того и другого, поименованных в заголовке персонажей настоящего очерка, «университеты» начинались с лавочки теченского торговца – Антона Лазаревича Новикова. Когда лавочка его переросла в приличествующее ей название – «магазин», а сам он вырос в купца пока без гильдии, явилась у него потребность взять в услужение на обучение торговле какого-либо мальчика, с чего и он сам когда-то начинал свою «карьеру». Как выходец из «Расеи» он полагал и не без основания, что лучше всего к этому делу «способны» дети тоже выходцев из «Расеи», а у него насчёт