Просроченный долг - Йожеф Лендел

стене леса уже рдеют огненными языками осины. Березы еще скрывают белые макушки стволов свежей зеленью. Лишь у одной-двух кудрявых старых берез желтеет свисающая ветвь, будто воск лесных пчел. Это старое дерево уже чувствует осень. Первые осенние нити в его еще совсем зеленой кроне…

Ох, в твоем сердце опали уже все листья. Тонкие, шелковистые иглы лиственниц, сибирских великанов, еще покрывают темной зеленью их воздетые к небу длинные руки. Какие же тонкие, нежные иглы у этих старых, замшелых корабельных мачт, высоко подымающихся в зеленом море леса. Подождите: одна морозная ночь — и вы пожелтеете, вторая ночь — поседеете, а третья — сбросите хвою.

Но лиственница, этот великан, проживет еще целый век. Если не придет лесоруб!

А лесоруб придет. Но выберет — сибиряки знают толк в деревьях — выберет то, которое легко расщепить взмахом топора. А то, что хоть с виду прямо, но внутри волокна переплетены и с ними трудно совладать топору, то дерево лесорубы оставят жить и расти. Это дерево умрет от старости, естественной смертью. Высохнет, потом бурей обломает ветки, и, наконец, оно само упадет. Огромный ствол великана ляжет поперек леса и даже своей смертью будет закрывать путь, охранять лес. Такое дряхлое, с кривыми жилами дерево бесполезно. Но кому бесполезно? Людям. Лесу оно полезно. Среди деревьев такой грозный седой великан с замшелой бородой — герой-ветеран и, может быть, уважаемый мудрец, неподвластный смерти от топора.

* * *

А иной раз я думаю — и в этом нет противоречия, — мы не от рождения движемся к смерти, а наоборот. Все дела наши, труды, добрые или дурные поступки есть продолжение трудов, дел, добрых или дурных поступков других. И одновременно — отправной момент. И это дает вечную жизнь всему сущему на свете. Потому что, когда мы только родились, мы не живем, а когда наше тело остынет, мир будет полон нашими делами, нашими мыслями, нашими чувствами. Говорят: «не зря прожил жизнь тот, кто посадил сто фруктовых деревьев, вырастил ребенка или написал хорошую книгу». Но никто не исчезнет бесследно, даже не родившийся плод тоже влияет и действует — и самый великий полководец не может изменить устои мира.

Конечно, и добро, и красота воздействуют не просто и не прямо. Сколько людей читали Евангелие, и как мало тех, кто по Евангелию живет. Более того, как мало тех, кто хочет жить по Евангелию. Сколько людей видели совершенные произведения искусства и даже хорошего вкуса не приобрели. И все же, и все же: добро ведет в добром направлении. Мы знаем, дурных людей много, но мы не знаем, сколько было бы их, если бы не было Учений.

* 178 178

Если бы я достиг совершенства, то, возможно, не писал бы этих строк. Теперь, когда я их пишу, — хотя весьма вероятно, их никто никогда не прочтет (ссылка, обыск, Сибирь, венгерский язык) — это говорит о том, что я еще чего-то хочу, что я еще хочу влиять на мир. И если вчера я только созерцал мир, то сегодня я собирал ягоды шиповника, часть — чтобы продать в аптеке, другую — чтобы лечить свою цингу. Последнее время каждую третью неделю у меня выпадает по зубу. Я уже не могу грызть хлебную корку… Лет сорок назад я с легкостью разгрызал такой большой кусок сахара, который только мог поместиться во рту. Помню, мой дядя, дядя Тони, умолял меня не делать этого. Его пробирала нервная дрожь, он покрывался мурашками, когда слышал хруст сахара. А я, шестнадцатилетний увалень, хотел придать значимую форму этой разнице между нами. Помню, кажется, даже записал в свой блокнот: «Тот, у кого плохие зубы, не в силах слышать, как кто-то грызет сахар». Это правильно. И эта категорическая формулировка часто помогала мне избежать ханжества и того, что немцы называют «Junge Hure alte Betschwester» (В юности — блудница, в старости — святоша (нем.).).

И может, я сам стал таким теперь, когда со мной поступили так жестоко, и мой не преданный земле труп медленно остывает здесь в Сибири. 35 лет назад я называл себя «беспощадным борцом за добро». Так вот — меня бросил сюда беспощадный борец за добро — а у меня мания преследования: я считаю его безумцем, страдающим манией величия, и Геростратом.

К добру ли стремится борец за добро? Да. Из стремления к добру может получиться много всего, и доброе, и злое. Из стремления к злу — только зло.

25 ноября 1952 г.

Самый глубокий смысл жизни в том, что она и тогда имеет смысл, когда в смысле уже нет никакого смысла.

Косуля убегает от собак по весеннему хлюпающему снегу. Тонкая корочка льда на растаявшем днем снеге ранит ноги спасающегося животного. Она бежит и знает, что напрасно. Что в этом уже нет никакого смысла, что спасения нет. Но она бежит до последнего момента, спасается, с безнадежным сердцем, но все же с надеждой.

Вот так и мы живем, и сердце наше будет страдать, безнадежно надеяться, пока не разорвется…

* * *

Иногда я думаю, что нельзя вмешиваться ни во что, но в то же время думаю, что и это неверно. Но неверен и такой ход мыслей, который гласит: «Лучше уж пусть будет самое плохое, если нет ничего хорошего». Так мы едим, так занимаемся любовью, так ищем работу, так развлекаемся, так дружим и так страшимся смерти.

Это неправильно. Но и наоборот: «Самое плохое ничто лучше самого хорошего чего-то» — тоже вредно и ложно. Мы должны обдумывать и взвешивать каждый свой поступок.

весной в березе родятся новые соки, сладкие, животворящие соки. Если надрежешь топором, будет течь новый сок, до тех пор, пока не появятся листья. Пока будет листва, не будет течь сок. И кто в ту пору думает об опавшей листве, которая теперь, осенью, золотом покрыла лес?

И снова пройдет день-другой, и тонкие иголки лиственниц пожелтеют, до белесой желтизны. Длинные ветви великана, как костлявые, высохшие руки старика, тянутся к небу. Зелень елей потемнеет, станет почти черной. Ты едва справился с осенними работами, как пришла зима. Часто уже идет снег, когда бедняки в Сибири еще копают картошку.

(МТАКК Мз 6307/42) (Рукопись «Из книги утешения» утрачена, имеется машинописный текст. Частично отрывки опубликованы в книге «Из записных книжек Йожефа Лендела. 1955–1975».)

Черты национального характера — Не знаю, почему мы стараемся одной или двумя чертами охарактеризовать целые народы. Просто смешно. Не каждый ирландец рыжий, не каждый еврей ловкий и изворотливый, и не