Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

она умирала: удивительно спокойно. Для меня — она была раскрывающееся перед моим раскрыванием существо. Я следил за его раскрыванием, и оно радостно было мне. Но вот раскрывание это в доступной мне области (жизни) прекратилось, т. е. мне перестало быть видно это раскрывание; но то, что раскрывалось, то есть.

„Где? Когда?“ это вопросы, относящиеся к процессу раскрывания здесь и не могущие быть отнесены к истинной, внепространственной и вневременной жизни» (55, 277–278).

Апология Монтеня и мир Льва Толстого

Складывается ощущение, что Толстой не проявил особого интереса к чтению ХII главы второго тома «Апология Раймунда Сабундского». Торжественный посыл в названии главы призван был вызвать у читателя пиетет перед испанским богословом, его сочинением «Естественная теология», которое Монтень перевел в 1569 г. на французский язык по просьбе своего отца.

В действительности столь пышное название стало прикрытием смелых взглядов Монтеня, противостоящих официальной, прежде всего религиозной, идеологии того времени. Полемические красоты Монтеня проявились в полемике с древними и современными учеными. Автор «Опытов» сумел в довольно жестких, но изящных по форме спорах отстоять свое понимание главных проблем философии и религии.

Но из 150-страничного текста Толстой выделил всего два фрагмента.

Первый фрагмент, отчеркнутый писателем, представлял собой байку из времен античной философии, не лишенную признаков иронии:

«Однажды, когда Демокрит ел во время обеда фиги, пахнувшие медом, он вдруг задумался над тем, откуда взялась у фиг эта необычная сладость, и, чтобы выяснить это, он встал из-за стола, желая осмотреть то место, где эти фиги были сорваны. Его служанка, узнав, почему он всполошился, смеясь, сказала ему, чтобы он не утруждал себя: она просто положила фиги в сосуд из-под меда. Демокрит был раздосадован тем, что она лишила его повода произвести расследование и отняла у него предмет, возбудивший его любознательность. „Уходи, — сказал он ей, — ты причинила мне неприятность; я все же буду искать причину этого явления так, как если бы оно было природным“» (2, 383 / Кн. 1, 446).

Второй фрагмент (см. далее пункт 10), отчеркнутый Толстым, содержал в себе в обобщенной форме раздумья о Бытии, Времени и Боге.

Толстой, безусловно, читал главу об «Апологии…», но, видимо, по каким-то причинам отложил карандаш в сторону. Думаю, что это могло быть связано с тем, что вся глава в 150 страниц пронизана духом полемики не только с автором «Естественной теологии», но и с философами древности, средневековья. Проблемы, затронутые Монтенем по ходу перевода, многогранны и масштабны по содержанию. Толстой, быть может, не счел целесообразным стать соучастником споров во времени и пространстве и потому отметил большим отчерком только финальную часть главы, содержащей главный итог философских раздумий Монтеня.

Глава, по сути, стала Апологией Монтеня. В ней героем является сам философ, организующий все содержание главы вокруг собственных взглядов на многие проблемы бытия Бога и мира, человека и природы. Естественно, что эти проблемы всегда были в центре внимания и Льва Толстого. Какова степень их созвучности убеждениям автора «Опытов»?

1. Монтень направил свое жало против главного пафоса сочинения Раймунда Сабундского. Испанскому богослову казалось, что он сумел с помощью разума обосновать главные постулаты религии.

Монтень на многих примерах доказал невозможность подобного подхода.

В «Исповеди» Толстой заявил: «Верую только в то, что разумно» — и подверг критике многие религиозные догмы.

2. Резкой критике Монтень подверг религию, а точнее сказать, церковь. Она, утверждал он, созданная «для искоренения пороков», на деле их «покрывает, питает и возбуждает» (Там же, 385).

Критика Толстым церковных устоев, как и многих церковных догм, общеизвестна. В 1901 г. свет увидело «Определение и послание Святейшего синода о графе Льве Толстом», в котором извещалось, что граф Лев Толстой более не является членом Православной церкви.

3. Монтеню была чужда идея Раймунда Сабундского о том, что мир создан только для человека. Обращаясь к читателю, Монтень вопрошал:

«Пусть он (человек — В.Р.) покажет мне с помощью своего разума, на чем покоятся те огромные преимущества над остальными созданиями, которые он приписывает себе. Кто уверил человека, что это изумительное движение небосвода, этот вечный свет, льющийся из величественно вращающихся над его головой светил, этот грозный ропот безбрежного моря, — что все это сотворено и существует столько веков только для него, для его удобства и к его услугам?» (Там же, 390).

Мучаемый самомнением («наша прирожденная и естественная болезнь») человек, писал Монтень, «самое злополучное и хрупкое создание и тем не менее самое высокомерное», он не выше животных. Более того, Монтень полагал, что звери так же умны, как и люди, а иногда и умнее их. Он не побоялся противопоставить войну между людьми поведению животных в ситуации сохранения своего рода:

«Что касается войн, которые принято считать самым выдающимся и достославным человеческим деянием, то я хотел бы знать, должны ли они служить доказательством некоего превосходства человека, или наоборот, показателем нашей глупости и несовершенства? Животным поистине не приходится жалеть о том, что им неизвестна эта наука уничтожать и убивать друг друга и губить свой собственный род» (Там же, 411).

Толстой вполне мог подписаться под этими словами Монтеня. У него можно найти много мыслей, касающихся противопоставления человека и мира животных. В одной из статей он напомнил современникам, потерявшим стыд за содеянное зло, что чувство стыда есть даже у животных. А в повести «Холстомер», написанной от имени лошади, он воспел красоту жизни «пегого мерина» и жестко осудил за эгоизм и жестокость похождения ничтожного барина.

4. Монтень не верил в божественное откровение:

«Если бы мы воспринимали Бога путем глубокой веры, если бы мы познавали его через него самого, а не с помощью наших усилий, если бы мы имели божественную опору и поддержку, то человеческие случайности не в состоянии были бы нас так потрясать, как они нас потрясают. Наша твердыня не рушилась бы от столь слабого натиска» (Кн. 1, 382).

Но он верил в Бога и в «Опытах» попытался дать определение Его сущности:

«Из всех человеческих — и притом самых древних — религиозных воззрений наиболее правдоподобным и находящим оправдание мне представляется то, которое признает Бога непостижимой силой, источником и хранителем всех вещей, считает, что Бог — весь благо, весь совершенство и что Он благосклонно принимает почести и поклонение людей, в какой бы форме, под каким бы именем и каким бы способом люди их ни выражали» (Там же, 448).

Ко всему, что не соответствовало этому представлению о Боге, Монтень