Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

«Смерть, — писал он, — не только избавление от болезней, она — избавление от всех зол. Это — надежнейшая гавань, которой никогда не надо бояться и к которой часто следует стремиться» (2, 308).

Он даже был не против добровольного ухода из жизни тяжелобольных стариков, то есть, как бы мы сказали сегодня, являлся сторонником эвтаназии:

«…невыносимые боли и опасения худшей смерти являются вполне оправданным побуждением к самоубийству» (2, 319).

Пометки, сделанные писателем на страницах «Опытов» в 1907 г. и перед уходом из Ясной Поляны, возвращают нас к духовным сомнениям Толстого. Он и в конце своего пути предстал ищущим человеком, с болью всматривающимся вдаль, где ждала его смерть.

«Мало кто умирает, — писал Монтень, — понимая, что минуты его сочтены; нет ничего, в чем нас в большей мере тешила обманчивая надежда; она непрестанно нашептывает нам: [а далее Толстой отчеркнул]

„Другие были больны еще тяжелее, а между тем не умерли, дело обстоит не так уж безнадежно, как это представляется; в конце концов Господь явил немало других чудес“. Происходит же это от того, что мы мним о себе слишком много; нам кажется, что будто совокупность вещей испытает какое-то потрясение от того, что нас больше не будет…» (1876, 3, 1 / Кн. 1, 535).

Стоит ли, в самом деле, так высоко ценить себя, так жалеть себя, если смерть неизбежно физически уничтожит тебя. Тем более жизнь так хрупка, «каждую секунду подвержена всем бесчисленным случайностям самого ужасного страдания» (26, 424).

В повседневности человек не озадачивает себя таким вопросом. В трагической ситуации, сопряженной с тяжелой болезнью, он еще менее способен к размышлениям такого рода, разум затуманивается подчас физическими страданиями. Есть размышления и у Монтеня на эту тему, и они привлекли внимание Толстого. Он отчеркнул фрагмент текста в главе «О сходстве детей с родителями»:

«Страх смерти и страх перед страданием, боязнь боли, неистовое и неодолимое желание выздороветь во что бы то ни стало — вот что полностью ослепляет нас; только явная трусость побуждает нас к доверчивости столь кроткой и податливой.

Однако страдания большинства людей значительно сильнее их веры в лекарства. Я часто слышу, как они жалуются и говорят то же, что я сейчас, но в конце концов они не выдерживают и заявляют: „Что мне остается делать?“ Точно нетерпение — более верное средство, чем терпение!» (1876, 2, 290–291/ Кн. 1, 693–694)

В записках Д. П. Маковицкого есть примечательное свидетельство внутреннего состояния Толстого в период тяжелой болезни в Крыму.

«У меня в Крыму были времена, — рассказывал писатель, — когда я бы спокойно умер. Монтень говорит, что о приближении смерти надо думать загодя. Надо рассчитывать, что завтра помру, тогда отпадут соображения приличия, корысти. Мой брат[229], очень чуткий и очень умный, перед смертью спросил меня: „Как думаешь, причаститься ли, жена этого желает. На что?“ Я сказал ему: „Причастись, если сделаешь жене более приятности, чем себе тягости от причащения“. Он причастился и говорил, что ему легче. На следующий день умер»[230].

Толстой действительно был убежден, что человеку не должно думать о смерти, как о чем-то далеком, уходящем в незримое будущее, ему казалось, что сознание того, что жизнь может оборваться каждую минуту, способно изменять миропонимание человека и оказать воздействие на его поступки. Тогда восторжествует естественность в общении между людьми, отомрет лицемерие, уменьшится зависимость личности от эгоистических желаний, тогда, может быть, она более серьезно начнет думать о нравственно-жизненных ценностях, важности служения добру и правде.

Д. П. Маковицкий записал одну из бесед в яснополянском доме:

«Софья Андреевна говорила, как у нее после болезни мысли переменились. Раньше упражнялась в музыке и другом, а теперь — готовится к смерти. Л. Н. сказал: Это и хорошо. Монтень говорит: „Вся философия состоит в том — готовиться к смерти“»[231].

У Монтеня, как и у Толстого, таких мыслей немало. Оба считали, что чем раньше человек поймет скоротечность своего бытия, тем счастливее он проведет свою жизнь. Преодолевая страх перед смертью, он поднимется на новую ступень нравственного познания, безбоязненно выстроит диалог со своей совестью. Правда и ничего кроме правды. Следуя этому принципу, он выйдет из одиночества на миру и в ситуации смерти.

В главе «О том, что нельзя судить, счастлив ли кто-нибудь, пока он не умер» Толстой отчеркнул слова Монтеня, призывавшего читателя оставить в стороне успокоительные байки философов и обратиться к правде относительно того, что являет собой смерть:

Наши превосходные философские рассуждения сплошь и рядом не более, как заученный урок, и всякие житейские неприятности очень часто, не задевая нас за живое, оставляют нам возможность сохранять на лице полнейшее спокойствие. Но в этой последней схватке между смертью и нами нет больше места притворству; приходится говорить начистоту и показать, наконец, без утайки, что у тебя за душой:

Nam verae voces tum demum pectore ab imo

Eiiciuntur, et eripitur persona, manet res[232] (1876, 1, 84 / Кн. 75).

Автору «Анны Карениной» приходилось не раз в письмах и устной речи обращаться к мысли Монтеня о бескомпромиссной схватке человека со смертью.

Родным и близким он советовал не бояться смерти, а готовиться к ней и воспринимать ее как переход «к истинной, внепространственной и вневременной жизни» (55, 277).

На протяжении всей своей жизни Толстой проявлял особое внимание к тому, как умирали люди. Его интересовали разные ситуации ухода из жизни — как капитуляции перед смертью, так и победы над ней.

В этой связи примечательны пометки, сделанные писателем на издании «Опытов» (1876), хранящемся в кабинете яснополянского дома. Он отчеркнул фрагмент, свидетельствовавший о подвиге граждан города Аррас:

«…когда Людовик XI захватил город Аррас, среди его жителей оказалось немало таких, которые предпочли быть повешенными, лишь бы не прокричать: „Да здравствует король!“» (1876, Т. 1, Кн.1, с. 49).

Выделил отчерком и трагикомический рассказ Монтеня об одном пиккардийце, который предпочел быть повешенным, нежели переспать с женщиной, имевшей физический недостаток.

«…взглянув на нее и заметив, что она припадает на одну ногу, он крикнул: „Валяй, надевай петлю! Она колченогая“» (1876, 1, 384 / Кн. 1, 49).

Стало быть, отношение человека к смерти во многом определялось его верой, взглядами, убеждением, привычкой, его индивидуальными особенностями и т. д.

В